Произведения

# Философия почтенного Чжана» (老张的哲学)
# «Мудрец сказал» (赵子曰)
# «Двое Ма» (二马)
# «День рождения Сяопо» (小坡的生日)
# «Серп луны» — фрагмент романа «Даминху» (月牙儿)
# «Развод» (离婚)
# «Записки о кошачьем городе» (猫城记)
# «История небесного дара»
# «Рикша» (骆驼祥子)
# «Чжан Цзычжун»
# «Огненное погребение» (火葬)
# «Четыре поколения одной семьи» (四世同堂)
# «Под пурпурными стягами» (正红旗下)
# «Солнечный свет» (阳光)
# «Сказители» (鼓书艺人)
# «Чайная» (茶馆)

2

   "Выхватить пистолет или подождать? - заколебался я, но в  конце  концов
вынул руку из кармана  и  молча  усмехнулся.  -  Я  прилетел  на  Марс  по
собственному желанию. Еще неизвестно, убьют ли  меня  эти  кошки  -  может
быть, они самые милосердные существа на свете. С какой стати мне хвататься
за оружие!" Добрые помыслы  прибавляют  храбрости,  и  я  совсем  перестал
волноваться. Посмотрим, что из этого выйдет,  во  всяком  случае,  мне  не
следует первому нападать.
   Увидев, что я не двигаюсь, пришельцы сделали два шага вперед: медленно,
но решительно, как кошки, выследившие мышь. Птицы тем временем разлетелись
со своей добычей... Я закрыл глаза от  ужаса.  И  в  ту  же  секунду  меня
схватили за руки. Кто бы мог подумать, что эти люди  с  кошачьими  мордами
действуют так быстро, ловко и бесшумно!
   Может, я совершил ошибку, не вынув пистолета? Нет, они  должны  оценить
мое благородство! Я совсем было успокоился и даже  не  открыл  глаз  -  от
уверенности, я вовсе не из трусости. Но хотя я не сопротивлялся,  странные
существа сжимали мои руки все больнее и  больнее.  "А  добры  ли  они?"  -
засомневался  я.  Чувство  морального  превосходства  говорило  мне,   что
человеку унизительно меряться силой с кошками. Кроме того, на каждой  моей
руке лежало по четыре-пять лап - мягких, но крепких, охвативших мои  руки,
как эластичные ремни. Пороться бесполезно. Если я попытаюсь вырваться, они
выпустят  когти.  Люди-кошки,  наверное,  всегда   хватают   свою   добычу
исподтишка, а затем причиняют ей жестокую боль - независимо от  того,  как
ведет себя жертва. Такую боль, которая заставляет жертву  забыть  о  своем
моральном превосходстве или пожалеть о  нем.  Теперь  я  раскаивался,  что
ошибся в этих существах и не применил политику силы  первым.  Один  только
выстрел - и, ручаюсь, они бы все убежали. Но раскаянием делу не  поможешь.
Светлый мир, который я создал в своих мечтах, обернулся  глубоким,  темным
колодцем, в котором таилась смерть.
   Я открыл глаза. Все они стояли за моей спиной, не  желая,  чтобы  я  их
видел. Такое коварство вызвало во  мне  еще  большее  отвращение.  "Раз  я
попался к вам в лапы, убейте меня. К чему прятаться!"
   - Ну зачем так... - невольно начал я, но тут же остановился:  ведь  они
не понимают нашего языка.
   Единственным следствием моих слов было то, что лапы  мучителей  сжались
еще крепче. Да если б они и поняли меня, то вряд ли подобрели бы. Уж лучше
они связали бы меня веревками, потому что ни моя душа, ни  тело  не  могли
больше выдержать этих мягких, крепких, жарких, отвратительных объятий.
   В воздухе летало все больше  коршунов,  которые,  распластав  крылья  и
склонив головы, выжидали удобный момент,  чтобы  вернуться  вниз  и  снова
полакомиться.
   Интересно, что задумали проклятые кошки, торчащие за моей  спиной?  Нет
хуже, когда тебя медленно пилят тупым ножом. Я неподвижно стоял  и  глядел
на коршунов. Эти жестокие твари за несколько  минут  расправились  с  моим
бедным другом. За несколько минут? Но тогда их нельзя  назвать  жестокими.
"Ты легко умер, - позавидовал я товарищу. - Ты  во  много  раз  счастливее
меня, обреченного на медленную пытку!"
   "Хватит же, хватит!" - чуть было вновь не сорвались с моих губ ненужные
слова. Нравов и повадок людей  с  кошачьими  мордами  я  не  знал,  но  за
прошедшие минуты на собственном опыте убедился,  что  они  самые  жестокие
существа во  вселенной.  А  для  палачей  не  существует  слова  "хватит":
медленно мучить жертву для них своего  рода  наслаждение.  Какой  же  толк
говорить с ними! Я уже приготовился к тому, что мне будут загонять  иголки
под ногти или вливать в нос керосин -  если  на  Марсе  вообще  существуют
иголки и керосин.
   Тут я заплакал - не от страха, а от тоски по родине.  Светлый,  великий
Китай, где нет ни жестокостей, ни пыток, ни коршунов, поедающих мертвых, -
наверное, я уже никогда не вернусь на твою райскую землю и не смогу больше
вкусить справедливой человеческой жизни! Даже  если  я  выживу  на  Марсе,
самое большое наслаждение здесь будет для меня страданием!
   Тем временем существа с кошачьими мордами ухватили меня  за  ноги.  Они
по-прежнему не издавали ни звука, но я ощущал на своей  спине  их  горячее
дыхание. Мне было так противно, будто всего меня обвили змеи.
   Внезапно раздался отчетливый звон, который,  казалось,  нарушил  долгие
годы безмолвия. Я и сейчас иногда еще слышу его. Это защелкнулись  кандалы
на моих ногах, такие тесные, что я перестал чувствовать лодыжки.
   Какое преступление я совершил? Что  они  собираются  сделать  со  мной?
Впрочем, что рассуждать: в кошачьем обществе человеческий  разум  вряд  ли
нужен, не говоря уже о чувствах.
   Затем  они  надели  мне  наручники,  но  лап  все-таки  не   разжимали.
Чрезмерная осторожность (из  нее  всегда  рождается  жестокость),  видимо,
является необходимым условием жизни в сумраке.
   Напротив, теперь две потные  лапы  вцепились  мне  еще  и  в  шею.  Это
означало, что я не должен оглядываться, - как будто мне хотелось  смотреть
на них!
   Может быть, из  той  же  чрезмерной  осторожности  над  моей  шеей  уже
занесены сверкающие клинки? "Сейчас поведут!" -  подумал  я,  и  словно  в
ответ люди с кошачьими мордами дали мне пинок под  зад.  Я  чуть  было  не
свалился с  ног,  но  лапы  мягкими  крючками  удержали  меня.  За  спиной
послышалось фырканье, какое обычно издают коты, - очевидно,  мои  мучители
смеялись. Конечно, они радуются, что могут издеваться надо мной!
   Я надеялся, что быстроты  ради  они  понесут  меня,  но  снова  жестоко
ошибся: они заставили меня идти самого, будто догадавшись,  насколько  это
для меня мучительно.
   Пот заливал мне глаза, но я не мог смахнуть его ни  руками,  скованными
за спиной, ни даже простым движением головы, так как меня цепко держали за
шею. С усилием выпрямившись, я шел - нет, не шел, не могу подобрать слово,
способное выразить, что я делал: прыгал, полз, извивался, ковылял...
   Пройдя несколько шагов, я услышал - к счастью, они еще не заткнули  мне
уши - яростное хлопанье крыльев: это  коршуны  разом,  как  на  поле  боя,
ринулись в атаку... Я не мог простить себе, что не успел выкопать могилу и
похоронить своего товарища. Почему я столько времени тупо сидел на месте?!
Если я уцелею и когда-нибудь вернусь сюда, то, наверное, и костей твоих не
найду. Ничто и никогда отныне не  заглушит  моего  стыда,  и  каждый  раз,
вспоминая эти печальные минуты, я буду чувствовать  себя  самым  никчемным
человеком на свете!
   Все тело ныло, а мысли, точно в дурном сне, по-прежнему устремлялись  к
погибшему другу. Закрыв глаза, я представлял себе  коршунов,  клюющих  его
останки. Мне чудилось, будто они клюют мое собственное сердце.  Куда  меня
ведут? Открыть глаза имело бы смысл в том случае, если бы  я  надеялся  на
побег и хотел запомнить дорогу, а просто глядеть по сторонам  ни  к  чему.
Мое тело уже не принадлежало мне, я его не чувствовал, как  человек  после
тяжелого ранения. Моя жизнь была в чужих руках, но  это  уже  не  печалило
меня.
   Когда я открыл  глаза,  то  почувствовал  себя  точно  после  похмелья.
Закованные ноги ломило, боль отдавалась в сердце. Не сразу  я  понял,  что
нахожусь в лодке. Как я попал в нее, когда? Но это все пустяки -  главное,
что нет горячих лап и вообще никого вокруг. Надо мной серебристо-пепельное
небо, внизу - маслянистая темно-серая поверхность реки, которая беззвучно,
но быстро несет мою лодку.

4

   Когда все потеряно, в избавлении от кандалов мало проку,  но  теперь  я
хоть не должен стеречь этот кошачий колодец. Спрятав пистолет и спички,  я
ухватился за висящий конец веревки и полез на стену. Кругом  царила  серая
мгла,  какая  бывает  скорее  в  парильне,  чем   на   открытом   воздухе.
Перевалившись через край, я спрыгнул на землю. Куда же идти?  Храбрости  у
меня сильно поубавилось. Ни домов, ни огонька, ни звука. Вдалеке (а  может
быть, невдалеке - я не мог определить  расстояние)  темнело  что-то  вроде
леса. Не пойти ли туда? Но кто знает, какие звери меня там ожидают!
   Я посмотрел на звезды: сквозь серое, чуть розоватое небо виднелось лишь
несколько самых крупных звезд. Меня снова начала мучить жажда, на этот раз
вместе с голодом. Ночная охота, да еще на неведомых зверей и птиц, занятие
не для меня. Хорошо еще, что не холодно; наверное, здесь можно  и  днем  и
ночью ходить голым. Я сел, прислонившись к стенке своей бывшей  тюрьмы,  и
уставился на звезды, стараясь ни о чем  не  думать.  Самые  обычные  мысли
могли сейчас вызвать у меня слезы. Одиночество еще страшнее, чем боль.
   Глаза слипались, но заснуть было бы слишком опасно. Поклевав  некоторое
время носом, я вдруг вздрогнул и  широко  открыл  глаза:  мне  показалось,
будто впереди мелькнула человеческая тень. "Наверное, это галлюцинация!" -
выругал я себя и закрыл глаза. Но едва я  снова  открыл  их,  как  впереди
опять мелькнула  тень.  У  меня  волосы  встали  дыбом:  ловить  на  Марсе
призраков не входило в мои намерения. Я твердо решил бодрствовать.
   Долгое время ничто не появлялось. Тогда я  нарочно  сощурился,  оставив
между ресницами крохотную щелку. Тень тотчас появилась!
   Теперь я уже не боялся ее. Совершенно  ясно,  что  это  не  призрак,  а
существо с кошачьей мордой. Оказывается, у него такое острое  зрение,  что
оно даже издалека видит, закрыты ли  у  меня  глаза.  Я  радостно  сдержал
дыхание и стал ждать. Если оно кинется  на  меня,  я  с  ним  расправлюсь!
Неизвестно почему, но я считал себя сильнее  человека-кошки.  Может  быть,
потому, что у меня пистолет? Смешно!
   Время здесь не имело никакой цены. Мне показалось, что прошло несколько
веков, прежде чем незнакомец приблизился.  На  каждый  шаг  он  тратил  по
четверти часа,  а  может  быть,  по  часу;  в  каждом  шаге  чувствовалась
осторожность, накопленная поколениями. Ступит сначала правой, затем  левой
ногой, согнется, тихо выпрямится, оглянется, подастся назад, неслышно, как
снежинка, ляжет на землю, поползет, снова выгнет  спину...  Наверное,  так
котенок ночью учится ловить мышей.
   Если бы я шевельнулся или открыл глаза, он,  без  сомнения,  тотчас  бы
отпрянул. Но я не двигался, внимательно следя за ним сощуренными глазами.
   Я чувствовал, что он вовсе не желает мне зла, а, наоборот, боится меня.
   В руках у него ничего не было, к тому же он пришел один. Как  мне  дать
ему понять, что я совсем не собираюсь нападать на  него?  Пожалуй,  лучший
способ - не двигаться, тогда он но крайней мере не убежит.
   Человек-кошка приблизился ко мне вплотную, я уже чувствовал его горячее
дыхание.  Отклонившись  в  сторону,  словно  спринтер,   готовый   принять
эстафетную палочку, он дважды махнул лапой перед моим лицом. Я еле заметно
кивнул головой. Он быстро убрал лапу, но остался на месте. Я снова кивнул,
затем медленно поднял руки и показал ему пустые ладони. Он как будто понял
этот язык жестов, тоже кивнул головой и выпрямился. Я поманил его пальцем.
Он снова кивнул, давая понять, что бежать не собирается. Так  продолжалось
примерно с полчаса, после чего я наконец привстал.
   Если никчемную трату времени можно назвать  работой,  то  люди-кошки  -
самые трудолюбивые существа на свете. Битый  час  мы  с  ним  обменивались
жестами, кивали головами, шамкали губами,  пофыркивали  носами  -  словом,
двигали  буквально  каждым  мускулом  тела,  подтверждая,  что  не   хотим
причинить друг другу вреда. Разумеется, мы могли провести за этим занятием
еще час, а скорее всего целую неделю, если бы вдалеке не  появилась  новая
тень. Мой приятель первым заметил ее, отпрянул в сторону и призывно махнул
лапкой. Я побежал за ним. От голода и жажды у меня рябило в глазах,  но  я
чувствовал, что если нас настигнут, то мне и моему спутнику  несдобровать.
Я не хотел терять нового знакомца: он будет прекрасным помощником  в  моих
скитаниях на Марсе.
   Люди-кошки наверняка гнались за нами, потому что мои проводник прибавил
шагу. Сердце мое было готово выпрыгнуть  -  сзади  раздался  пронзительный
вой. Видимо, люди-кошки рассвирепели, если решились подать голос. Еще  шаг
- и я упаду от изнеможения или у меня горлом пойдет кровь...
   Собрав последние силы, я выхватил пистолет и наугад  выстрелил.  Сам  я
даже не слышал звука выстрела, потому что тут же лишился чувств.
   Очнулся я в какой-то комнате.  Серое  небо,  красный  свет...  Земля...
Межпланетный корабль... Лужа крови, веревка... Я снова закрыл глаза.
   Только спустя некоторое время  новый  приятель  рассказал,  что  втащил
меня, как дохлую собаку, к себе домой.  Почва  на  Марсе  такая  мягкая  и
нежная,  что  при  падении  я  даже  не  наставил  себе  синяков.  А  наши
преследователи, напуганные моим выстрелом, наверное, бежали  три  дня  без
оглядки.  Маленький  пистолет  с   какими-нибудь   двенадцатью   патронами
прославил меня на весь Марс.

6

   Месяца через три я уже говорил по-кошачьи. Малайский язык можно изучить
за полгода, а кошачий еще быстрее. В нем всего четыреста-пятьсот слов,  и,
употребляя их так или эдак, можно  сказать  что  угодно.  Конечно,  многие
понятия и  мысли  выразить  столь  скудным  запасом  слов  невозможно,  но
люди-кошки придумали на этот случай прекрасный способ - вовсе не говорить.
Прилагательных и наречий очень мало,  с  существительными  тоже  небогато.
Например, все, что связано с дурманным деревом, ограничивается  следующими
понятиями: большое дурманное дерево, маленькое дурманное  дерево,  круглое
дурманное дерево, тонкое дурманное  дерево,  заморское  дурманное  дерево,
большое заморское дурманное дерево, хотя в действительности это совершенно
различные   растения.   Местоимения   не   очень    употребительны,    ибо
существительные  предпочитают  не  заменять.  Так  иногда  говорят   дети.
Запомнишь несколько существительных  -  и  объясняйся,  а  глаголы  можешь
выражать жестами. Есть у них и письменность: смешные  значки,  похожие  на
маленькие  башенки  или  пагоды,  но  их  очень  трудно  изучить.  Обычные
люди-кошки знают от силы два десятка таких значков.
   Большой Скорпион - так звали моего нового друга -  помнил  очень  много
башенок и даже умел слагать стихи. Поставишь в ряд несколько красивых слов
без всякой мысли - и получается кошачье стихотворение:  драгоценный  лист,
драгоценный  цветок,  драгоценная  гора,  драгоценная  кошка,  драгоценный
живот... Так звучало стихотворение Большого Скорпиона "Чувства,  возникшие
при   чтении   истории".   У   людей-кошек    была    своя    история    и
двадцатитысячелетняя цивилизация.
   Научившись разговаривать, я понял  все.  Большой  Скорпион  был  важной
персоной в Кошачьем  государстве:  крупным  помещиком  и  в  то  же  время
политическим деятелем, поэтом и военным.  Крупным  помещиком  он  считался
потому, что  владел  целой  рощей  дурманных  деревьев.  Дурманные  листья
являются самой изысканной пищей людей-кошек, а это, в свою очередь,  тесно
связано с историей дурманных листьев. Вытащив для доказательства несколько
исторических скрижалей (вместо книг у людей-кошек  употребляются  каменные
плиты длиной в два аршина и толщиной в полвершка,  на  каждой  из  которых
вырезано десятка полтора очень сложных знаков), он сказал, что пятьсот лет
назад они еще кормились земледелием и дурманные  листья  завез  в  Кошачье
государство  какой-то   иностранец.   Сначала   их   могли   есть   только
высокопоставленные лица, а потом листьев стали  ввозить  больше  и  к  ним
пристрастились  все.  Не  прошло  и  пятидесяти  лет,  как  граждане,   не
употреблявшие их, стали исключением. Есть дурманные листья очень приятно и
выгодно, после них разыгрывается воображение, но  руки  и  ноги  перестают
двигаться. Поэтому землепашцы вскоре забросили свою землю, а  ремесленники
свои ремесла. Видя, что все предаются безделью, правительство издало указ,
запрещающий есть дурманные листья. Однако в первый же день  после  запрета
императрица от  тоски  дала  императору  три  пощечины  (Большой  Скорпион
продемонстрировал мне очередную историческую скрижаль),  отчего  император
заплакал горючими слезами. Поэтому к вечеру того же дня вышел новый  указ:
считать дурманные листья "государственной пищей". Большой Скорпион сказал,
что во всей кошачьей истории не было более славного и милосердного деяния.
   После возведения дурманных листьев в ранг государственной пищи  кошачья
цивилизация стала развиваться во много раз быстрее, чем прежде:  дурманные
листья отбили охоту к физическому труду,  что  позволило  сконцентрировать
энергию  на  духовной  деятельности.  Особенно  прогрессировали  поэзия  и
искусство: за последние четыреста лет кошачьи поэты  ввели  в  поэтический
язык  множество  новых   словосочетаний,   не   употреблявшихся   за   всю
предшествующую  двадцатитысячелетнюю   историю,   например,   такое,   как
"драгоценный живот".
   Но это не значит, разумеется, что в  обществе  не  возникали  известные
разногласия. Триста лет назад дурманные листья  выращивались  повсюду,  но
чем больше люди ели их, тем ленивее становились.  В  конце  концов  некому
даже стало сажать дурманные деревья. И  тут  вдруг  случилось  грандиозное
наводнение (Большой Скорпион немного  побледнел,  когда  сказал  мне  это:
оказывается, люди-кошки больше всего на  свете  боятся  воды).  Наводнение
унесло множество дурманных деревьев. Без чего-нибудь  другого  жители  еще
могли  обойтись,  но  без  дурманных  листьев  они  не  могли  предаваться
праздности и лени, поэтому всюду начался разбой. Судебных  дел  стало  так
много, что правительство издало еще один в высшей степени  гуманный  указ:
не считать кражу дурманных листьев  преступлением.  Последние  триста  лет
были  периодом  разбоя,  но   это   совсем   неплохо,   так   как   разбой
свидетельствует о свободе личности, а свобода всегда была  высшим  идеалом
людей-кошек. (Примечание. Слово "свобода" в кошачьем языке не совпадает по
своему  значению  с  аналогичным  китайским  словом.  Люди-кошки  называют
свободой  насилие  над  другими,   отказ   от   совместной   деятельности,
произвол... Отсюда разобщенными оказываются не только мужчины  и  женщины,
но и все люди. Свободный человек не  позволяет  окружающим  касаться  его.
Встретившись, люди-кошки выражают почтение друг другу не рукопожатием  или
поцелуем, а отворачиваясь друг от друга.)
   - Тогда почему же вы  продолжаете  сажать  деревья?  -  спросил  я.  На
правильном кошачьем языке эту фразу следовало  произнести  так:  повернуть
голову налево (означает "тогда"), ткнуть  пальцем  в  собеседника  ("вы"),
дважды сверкнуть белками глаз ("почему") и дважды повторить слово "дерево"
(в первом случае  оно  выступает  в  роли  глагола).  Слово  "продолжаете"
опускается за ненадобностью.
   Большой Скорпион закрыл рот. Рот  у  людей-кошек  постоянно  открыт,  и
когда его на время закрывают, это  означает  удовлетворение  или  глубокое
раздумье. Он ответил, что сейчас дурманные деревья сажают  лишь  несколько
десятков человек, исключительно сильные мира сего:  политические  деятели,
военные и поэты, которые одновременно являются помещиками. Они не могут не
сажать дурманных деревьев, так как иначе потеряют  всю  свою  власть.  Для
политических деятелей  дурманные  листья  -  единственный  способ  увидеть
императора. Военные используют их как армейский  провиант,  а  поэтам  они
дают возможность  грезить  средь  бела  дня.  В  общем,  дурманные  листья
всемогущи,  благодаря   им   можно   всю   жизнь   бесчинствовать.   Слово
"бесчинствовать" в устах высокопоставленных людей-кошек - самое изысканное
понятие.
   Охрана дурманных рощ - основная функция  Большого  Скорпиона  и  других
помещиков. На свою армию они  не  могут  положиться,  потому  что  кошачьи
солдаты, как приверженцы истинной свободы, могут только поедать  дурманные
листья и не понимают,  что  значит  повиноваться  приказу.  Солдаты  часто
грабят собственных хозяев - с точки зрения людей-кошек (во  всяком  случае
Большой Скорпион думал именно так), это вполне логично.  Кто  же  охраняет
дурманные леса? Иностранцы. Каждый помещик  вынужден  содержать  несколько
иностранных  наемников.  Страх  перед  иностранцами  -  одна  из  исконных
особенностей  кошачьей  натуры.  Любовь  к  так  называемой  "свободе"  не
позволяет кошачьим солдатам прожить хотя бы три дня без убийства, а  война
с иностранцами для  них  вещь  совершенно  невозможная.  Большой  Скорпион
прибавил с удовлетворением, что стремление к  взаимной  резне  в  Кошачьем
государстве день ото дня возрастает, и методы убийства стали  почти  столь
же утонченными, как законы стихосложения.
   - Убийство стало своего рода искусством!  -  поддакнул  я.  В  кошачьем
языке не было слова "искусство", из моих долгих объяснений  он  ничего  не
понял, однако все-таки запомнил китайское слово.
   В древности люди-кошки воевали с иностранцами и даже побеждали,  но  за
последние пятьсот лет вследствие междоусобиц совершенно позабыли об  этом,
обратили  все  усилия  на  внутренние  раздоры  и  стали   очень   бояться
иностранцев. Без иностранной поддержки их император не получил бы к своему
столу ни одного дурманного листа.

7

   Я считал, что никогда не смогу подружиться с Большим Скорпионом, а  он,
вероятно,  искренне  желал  дружбы,  но  его  искренность,  как   у   всех
людей-кошек, была весьма  ограниченна.  Он  дружил  только  с  теми,  кого
собирался использовать в своих  интересах.  В  течение  трех  или  четырех
месяцев  меня  ни  на  минуту  не  оставляло  желание  похоронить  останки
погибшего друга, однако Большой Скорпион всячески  препятствовал  мне.  Он
воображал, будто охрана  дурманных  деревьев  -  единственная  цель,  ради
которой я прилетел на Марс. О дружеском долге люди-кошки вообще, наверное,
не имели понятия. Большой Скорпион  все  время  твердил  мне:  "Ведь  твой
приятель умер, зачем же смотреть на него?" Он скрывал  от  меня,  в  какой
стороне то место, где  упал  корабль,  и  все  время  следил  за  мной.  Я
потихоньку искал дорогу, думая, что стоит пойти  по  берегу  реки,  как  я
найду обломки корабля, но каждый раз, когда я выходил из  дурманной  рощи,
передо мной откуда ни возьмись появлялся Большой Скорпион. Он  никогда  не
пытался принудить меня вернуться, а  умел  растрогать  своими  жалобами  и
причитаниями, словно слезливая вдова. Я понимал, что  в  душе  он  смеется
надо мной, считает меня дураком, но ничего не  мог  с  собой  поделать.  В
дурманной роще,  кроме  меня,  жили  еще  какие-то  существа,  которым  он
запрещал встречаться со мной. Едва я замечал их вдали и направлялся к ним,
как они тут же исчезали - наверняка по приказу Большого Скорпиона.
   Дурманные листья я решил больше не есть.
   - Их нельзя не есть, - с мягкой  настойчивостью  убеждал  меня  Большой
Скорпион. - Без  них  горло  пересохнет,  а  вода  далеко.  Нужно  мыться,
купаться - сколько хлопот! Мы уж на себе испытали: их невозможно не  есть.
Другая пища очень дорога, но дело не в цене. Главное, что она невкусная, а
иногда даже ядовитая. Если не есть дурманных листьев, можно умереть!..
   Тут он начинал размазывать по лицу  слезы,  но  я  знал,  что  это  его
обычный трюк, и не поддавался. Если я буду есть дурманные листья, то стану
таким же, как люди-кошки, а этого Большой Скорпион и хочет!  Хватит,  я  и
без того слишком простодушен. Я  должен  снова  вернуться  к  человеческой
жизни: есть, пить и мыться как люди,  а  не  превращаться  в  полумертвого
ленивца. Я скорее согласен прожить две недели, но  разумно  и  полноценно,
чем двадцать тысяч лет прозябать в дурмане. Все это  я  высказал  Большому
Скорпиону,  но  он,  конечно,  ничего  не  понял  и  наверняка  счел  меня
безмозглым идиотом. Как бы то ни было, а я принял решение.
   После трехдневных препирательств  мне  пришлось  взяться  за  пистолет.
Правда, я еще не забыл о чести и справедливости, положил пистолет рядом  и
сказал Большому Скорпиону:
   - Если ты будешь заставлять меня есть дурманные листья,  я  тебя  убью.
Решай!
   Большой Скорпион отскочил в сторону, даже не попытавшись отнять у  меня
пистолет. Огнестрельное оружие в его лапах было бы не  опаснее  соломинки.
Ему нужен был не мой пистолет, а я сам.
   Наконец он предложил компромисс: каждое утро я должен съедать по одному
дурманному листу.
   -  Один  листочек,  всего  одну  крохотную  драгоценность,   чтобы   не
отравиться воздухом!
   Я убрал пистолет, и мы сели друг против друга.  Он  обещал  давать  мне
еду, но считал, что с питьем будет трудно: придется носить воду кувшином с
реки.
   - Зачем каждый день так далеко  бегать,  да  еще  таскать  кувшин?  Это
неумно. Не лучше ли без всяких забот есть дурманные листья? Что за  чудак,
не  понимает  своего  счастья!  -  рассуждал  Большой   Скорпион,   однако
настаивать не посмел, а лишь заявил, что должен  ходить  вместе  со  мной.
Конечно, он боялся, как бы я не убежал. Но ведь я могу убежать и при  нем,
если захочу. Услышав это, он закрыл рот на целых десять минут, так  что  я
даже испугался, не помирает ли он от страха.
   - Тебе незачем ходить со мной, клянусь, что я не убегу! - утешил я его.
   Он тихо покачал головой:
   - Клянутся только дети.
   Рассерженный такой беспардонностью, я  схватил  Большого  Скорпиона  за
волосы, в первый раз применив силу. Он никак не ожидал этого.  Пожертвовав
несколькими волосками, а может  быть,  и  клочком  шкуры,  он  отбежал  на
почтительное расстояние и объяснил мне, что прежде среди людей-кошек  были
распространены клятвы, однако за  последние  пятьсот  лет  их  давали  так
часто,  что  теперь  произносят  только  в  шутку.  Эта  реформа  является
очевидным прогрессом. Доверие  вещь  неплохая,  но  с  практической  точки
зрения не очень удобная. Дети любят давать клятвы именно  потому,  что  их
вовсе не обязательно соблюдать. Все это Большой Скорпион говорил печально,
потирая общипанное место.
   Устыдившись своей вспыльчивости,  я  позволил  ему  ходить  со  мной  и
получил в награду вкусный ужин. Люди-кошки готовят отлично,  жаль  только,
что в их кушанья попадает слишком много мух. Я сплел  из  травы  крышку  и
велел повару  накрывать  еду.  Кошачий  повар  нашел  это  странным,  даже
смешным, но, получив приказ Большого Скорпиона, не посмел со мной спорить.
   Нечистоплотность люди-кошки возвели  в  одну  из  самых  славных  своих
традиций, поэтому повар все же продолжал  хитрить  со  мной.  Каждый  раз,
когда  на  еде  не  было  крышки,  мне  приходилось  жаловаться   Большому
Скорпиону. Но однажды мне вовсе не  принесли  еды,  а  на  следующий  день
подали тарелку, покрытую вместо крышки  толстым  слоем  мух.  Оказывается,
Большой  Скорпион  и  его  слуга  стали  презирать   меня   за   слабость.
Рукоприкладство считается привилегией  высокопоставленных  людей-кошек,  и
подчиненные принимают побои как должное. Что же делать? Пускать в ход руки
мне не хотелось: я считал себя гуманным человеком и всегда гордился  этим.
Но, увы, я рисковал лишиться не только еды, но и безопасности.  Ничего  не
поделаешь, пришлось и у повара выдрать клочок шкуры. С тех пор крышка  уже
не лежала без дела. Да, здесь трудно сохранить человеческое достоинство...
   Моим главным удовольствием на Марсе было утреннее  купанье.  Я  вставал
еще до рассвета и выходил на речную отмель неподалеку от  дурманной  рощи.
Короткая прогулка успевала лишь освежить меня; я стоял по щиколотку в воде
и ждал восхода. Утренний пейзаж был удивительно спокоен и красив. На небе,
еще не подернутом туманом, виднелись крупные звезды,  кругом  ни  звука  -
только тихое журчанье воды по песку. Солнце  поднималось,  и  я  входил  в
реку. Здесь было мелко, нужно было сделать по отмели шагов  двести,  чтобы
вода дошла до груди. Вволю поплавав,  я  выходил  из  воды  и  обсыхал  на
солнце. Рваные штаны, пистолет, спичечная коробка - все лежало на  большом
камне. Я стоял голый,  без  забот  и  печалей,  и  чувствовал  себя  самым
свободным человеком в этом сером мире. Но вот солнце начинало  пригревать,
над рекой поднимался туман, и  мне  становилось  немного  душно.  Все-таки
Большой Скорпион не лгал, говоря, что  здесь  можно  отравиться  воздухом.
Пора было возвращаться и есть свой дурманный лист.
   К сожалению, мои  купанья  продолжались  недолго  -  по  вине  того  же
Большого Скорпиона. Примерно через неделю, едва ступив на отмель, я увидел
вдалеке снующие тени. Я не обратил на них внимания и продолжал  любоваться
восходом.  Восток  медленно  розовел,  рассеянные  облака  превращались  в
багровые цветы, звезды пропали. Затем  облака  вытянулись  цепочкой,  став
темно-оранжевыми, с серебристо-белыми краями  там,  где  они  смыкались  с
серым небом. На оранжевом фоне выступили темные пятна, словно  окаймленные
золотыми нитями. Из них, неуверенно дрожа, выпрыгнул  кроваво-красный,  не
очень  круглый  диск,  превративший  облака  в  сверкающую   чешую.   Река
посветлела и залилась золотым блеском. Облака становились  все  тоньше,  а
вскоре  совсем  исчезли,  сменившись  легкой  розоватой  пеленой.   Солнце
поднялось. Теперь уже  все  небо  приобрело  серебристо-серый  оттенок,  в
некоторых местах даже голубой.
   Я смотрел на это как зачарованный, а когда наконец обернулся, увидел на
берегу, всего в каких-нибудь десяти саженях, толпу людей-кошек. "Наверное,
они заняты чем-то своим", - подумал я и решил продолжать купанье. Но  едва
я зашел поглубже, как толпа передвинулась к отмели.  Когда  я  бросился  в
воду, на берегу поднялся пронзительный вой. Я  несколько  раз  окунулся  и
вышел на отмель;  вопящая  толпа  попятилась.  Я  понял,  что  людей-кошек
привлекло сюда мое купанье.
   "Пусть себе глазеют, - подумал я. - Ведь их интересует не  мое  тело  -
они сами ходят голыми, - а как я  плаваю.  Может  быть,  поплескаться  еще
немного, чтобы расширить их кругозор?" Но тут я увидел Большого Скорпиона,
который стоял впереди всех, почти у самой воды.  Видимо,  желая  показать,
что он не боится меня, он скакнул еще ближе и сделал лапой знак,  чтобы  я
прыгнул в воду. Четырехмесячный  опыт  подсказал  мне,  что,  если  я  ему
подчинюсь, он совсем заважничает. Этого я уже не мог стерпеть:  всю  жизнь
не любил, чтобы мною помыкали.  Я  вышел  на  отмель,  достал  пистолет  и
прицелился в него.

9

   Дурманная роща выглядела очень красиво. Листья были уже больше  ладони:
толстые, темно-зеленые, с золотисто-красными прожилками. На  самых  сочных
листах появились разноцветные пятнышки, которые превратили рощу в огромный
пестрый цветник. Солнечный свет, пробиваясь  сквозь  серый  воздух,  делал
листья еще более  яркими  и  привлекательными.  Они  не  слепили  глаз,  а
радовали, словно древняя картина, на которой краски почти не поблекли,  но
благодаря прошедшим годам утратили ненужную пестроту.
   Возле рощи с утра до вечера стояло множество зрителей. Впрочем, нет, не
зрителей, потому что глаза у них были блаженно закрыты, а  носы  втягивали
волшебный аромат. Из разинутых ртов текла слюна. Когда задувал ветер,  все
продолжали стоять неподвижно - вытягивались  и  поворачивались  только  их
шеи, подобно рожкам улиток. Какой-нибудь созревший лист падал.  "Нюхатели"
не видели и не слышали его мягкого падения, но, казалось, чуяли носом: они
мгновенно открывали глаза, шевелили губами, однако Большой Скорпион всегда
опережал жаждущих. Он подкатывался, точно клубок шерсти, и  подбирал  свою
драгоценность. Вокруг раздавались тяжелые вздохи.
   Для охраны рощи Большой Скорпион нанял пятьсот  солдат,  расквартировав
их больше чем в километре отсюда, потому что они первыми начали бы грабить
рощу. Не приглашать их нельзя, так  как  охрана  дурманных  деревьев  была
самым важным делом в  Кошачьем  государстве.  Все  понимали,  что  солдаты
ничего  не  могут  защитить,  но  отказаться  от  них  значило   оскорбить
генералов, а Большой Скорпион был гражданином благонамеренным и не  хотел,
чтобы его в чем-нибудь обвинили. Однако во избежание  соблазна  он  ставил
свое войско подальше. Когда ветер дул слишком сильно и  притом  в  сторону
солдат, хозяин приказывал им отойти еще на полкилометра. Они ни за что  не
послушались бы его приказов и  восстали,  если  бы  рядом  не  было  меня.
Недаром в Кошачьем государстве существует поговорка: "Иностранец чихнет  -
сто солдат упадет".
   Войском Большого Скорпиона командовали двадцать генералов. Эти генералы
были мудрыми, справедливыми, верными и надежными, но в любую минуту вполне
могли связать хозяина и тоже кинуться грабить рощу. Только благодаря моему
присутствию они не грабили, а оставались верными и надежными.
   Забот у Большого Скорпиона было хоть отбавляй: шпионить за  генералами,
следить за направлением ветра, отгонять солдат, присматривать за зеваками.
Недавно ему одним духом пришлось съесть тридцать валявшихся листьев, иначе
бы они пропали. Говорят, что после сорока листьев можно три дня не  спать,
но зато на четвертый день отправишься к  праотцам.  Такая  уж  это  штука,
дурманные листья: если съешь мало, чувствуешь себя неплохо, но  ничего  не
хочешь делать; если много съешь, способен горы свернуть, но скоро помрешь.
Большой Скорпион был очень труслив, знал, что объедаться листьями  нельзя,
однако сдержать себя не мог. Бедный Большой Скорпион!
   Он урезал мне ужин,  потому  что  при  малых  порциях  можно  всю  ночь
бодрствовать. Ведь я фактически один охранял его рощу - значит, меня нужно
морить голодом. Чем выше заслуги человека, тем больше он должен страдать -
такова кошачья логика. Но я не стерпел и разбил свою миску.  На  следующий
день меня снова ждал нормальный ужин. Теперь я знал, как следует поступать
с людьми-кошками, хотя и испытывал угрызения совести.
   Целый день дул ветер. С того дня, когда я впервые  попал  в  эту  рощу,
такой погоды не бывало. Слабый ветерок поднимался, и то не на целый  день.
Дурманные листья тогда едва начинали алеть. А сейчас они все время дрожали
и переливались целой гаммой красок. Ночью Большой  Скорпион  с  генералами
воздвигали в середине  рощи  какой-то  деревянный  каркас:  это  оказалась
сторожевая вышка для меня. Они объяснили, что ветер называется дурманным и
сулит перемену погоды. В Кошачьем государстве  всего  два  сезона:  первая
половина года - спокойный сезон, а вторая - бурный, с ветром и дождем.
   Утром до меня сквозь сон донеслись странные звуки.  Я  вылез  из  своей
хижины и увидел Большого Скорпиона, стоящего перед генеральским строем. За
ухом у него красовалось перо из хвоста коршуна, в лапах -  длинная  палка.
Генералы держали  нечто  вроде  музыкальных  инструментов.  Завидев  меня,
Большой Скорпион ткнул палкой в  землю,  и  генералы  разом  подняли  свои
инструменты. Когда он ткнул палкой в небо, инструменты  зазвучали.  Первый
генерал дул, второй колотил -  словом,  все  двадцать  инструментов  стали
издавать разные звуки: высокие, низкие, но в равной степени режущие  слух,
противные. Глаза у музыкантов вылезли  на  лоб,  тела  раскачивались,  рты
хватали воздух, однако отставать никто не желал. Двое, почти задохнувшись,
упали  на  землю  и  все-таки  продолжали  дуть,  потому  что  в  Кошачьем
государстве ценится только долгая и шумная музыка.
   Три часа продолжался этот концерт. Наконец  Большой  Скорпион  взмахнул
своей палкой, музыка смолкла, и запыхавшиеся генералы присели на корточки.
   Вытащив из-за уха перо коршуна, Большой Скорпион почтительно подошел ко
мне:
   - Пора! Прошу тебя подняться  на  священный  алтарь  и  от  лица  богов
наблюдать за сбором дурманного листа.
   Сначала я ничего не понял, так как одурел и оглох от их  музыки.  Потом
меня начал разбирать смех, но я все же последовал за  Большим  Скорпионом.
Он воткнул в  мои  волосы  перо,  забрался  на  сторожевую  вышку  и  стал
молиться. Снова грянула музыка. Наконец он слез и пригласил  меня  наверх.
Вспомнив детство, я ловко вскарабкался по деревянным перекладинам. Большой
Скорпион взмахнул палкой, генералы разбежались  и  встали  в  почтительном
отдалении. По приказу Большого Скорпиона к ним подбежало множество солдат,
тоже с палками. Большой Скорпион показал им на вышку,  и  солдаты  подняли
палки, как бы отдавая мне честь. Теперь я окончательно убедился, что играю
роль представителя богов, которые, без сомнения, просто  обожают  Большого
Скорпиона. Он тем временем объяснил солдатам, что,  если  во  время  сбора
урожая они спрячут или съедят  хотя  бы  один  лист,  представитель  богов
поразит их "ручным громом". Ручной гром вылетит вон из того "искусства". А
генералы назначаются надсмотрщиками; заметив кражу, они заиграют на  своих
инструментах, и Большой Скорпион попросит меня извергнуть ручной гром.
   Солдатам было приказано разбиться по двое: один  забирался  на  дерево,
другой складывал сорванные листья. У ближних ко  мне  деревьев  никого  не
оказалось, так как Большой Скорпион  предупредил  солдат,  что  они  могут
окаменеть    от    одного    дыхания    представителя    богов.     Словно
загипнотизированные хозяином,  солдаты  принялись  за  работу,  а  Большой
Скорпион сновал между ними, как челнок в ткацком станке, - наверное, опять
съел штук тридцать отменных листьев. Палка его была все время нацелена  на
головы солдат. Говорят, что во время сбора дурманного листа помещик должен
убить по крайней мере одного солдата и закопать  его  под  деревом,  чтобы
обеспечить  себе  на  следующий  год  богатый  урожай.  Но  если  в   роли
представителя богов у помещика не настоящий иностранец, солдаты могут сами
убить хозяина, ободрать все листья, а из веток наделать  оружия,  то  есть
палок. Войско,  оснащенное  палками  из  дурманного  дерева,  считается  в
Кошачьем государстве самым грозным.
   Я сидел на сторожевой вышке, как попугай на жердочке, и  потешался  сам
над собой. Но мне все же не хотелось нарушать кошачьих обычаев.  Я  должен
хорошенько узнать местных жителей, а для этого надо участвовать во всех их
делах, как бы они ни были смешны. К счастью, дул ветерок, и жара  меня  не
очень мучила.  Чтобы  не  получить  солнечного  удара,  я  велел  Большому
Скорпиону принести мне вместо шляпы сплетенную из травы крышку, которой  я
накрывал еду.
   От обычных людей-кошек солдаты отличались только  перьями  за  ухом  да
палками. Эти предметы, конечно,  давали  им  преимущество  перед  рядовыми
жителями, но сейчас, загипнотизированные Большим Скорпионом, они, пожалуй,
страдали сильнее своих соплеменников. Они грызли  рощу,  точно  шелкопряды
после спячки, и вскоре я уже видел  стволы,  которые  раньше  были  плотно
закрыты листвой. Еще через некоторое время солдаты добрались до макушек  и
даже принялись за сравнительно близкие ко мне деревья. Но на этих деревьях
они рвали только одной лапой, а другой заслоняли глаза, видимо, боясь, что
я могу их ослепить.
   "Оказывается, люди-кошки отнюдь не бестолковы, - подумал я. - Если бы у
них был настоящий руководитель, способный покончить с дурманом, они сумели
бы сделать многое. Может  быть,  стоит  заняться  ими?  Прогнать  Большого
Скорпиона, стать для них и помещиком, и генералом... Нет, пустые мечты.  Я
ничего не решусь предпринять, потому что не знаю их как следует".
   В этот момент я вдруг  увидел  (деревья  вокруг  меня  оголились,  и  я
отчетливо мог видеть все, что происходило  внизу),  как  Большой  Скорпион
занес свою палку  над  головой  одного  солдата.  Я  знал,  что  не  успею
задержать эту палку, даже если спрыгну с высоты двух саженей и  не  сломаю
ногу при прыжке, но мне очень  хотелось  наказать  Большого  Скорпиона.  Я
прыгнул, тотчас поднялся, подбежал, однако солдат уже лежал  на  земле,  а
Большой Скорпион приказывал закопать его.
   Человек, не понимающий ближних, часто вредит им при  самых  благородных
побуждениях. Когда я спрыгнул, солдаты решили, что  сейчас  грянет  ручной
гром, и почти все попадали с деревьев. Многие, наверное, разбились, потому
что вокруг стоял сплошной стон. Но я тогда не обратил на них  внимания,  а
схватил Большого Скорпиона. Он воспринял мой прыжок иначе,  решив,  что  я
хочу помочь ему, что я вообще стал его верным клевретом  -  ведь  все  это
утро я был так послушен. Когда я его схватил, он  очень  удивился:  он  не
чувствовал за собой никакой вины.
   - Почему ты убил солдата? - крикнул я.
   - Он отгрыз стебель от листа...
   - И за это ты мог?..
   Тут я вспомнил, что  нахожусь  среди  людей-кошек,  которых  бесполезно
урезонивать. Я сделал знак солдатам:
   - Связать его!
   Они смотрели на меня и, казалось, ничего не понимали.
   - Связать Большого Скорпиона! - пояснил  я,  но  никто  не  двинулся  с
места.
   Сердце мое похолодело.  Если  я  действительно  встану  во  главе  этих
солдат, мне, наверное, никогда не найти с ними общего языка. Они не  смеют
помочь мне не потому, что любят  Большого  Скорпиона,  а  потому,  что  не
понимают моей правоты. Им даже в голову не приходит, что можно  мстить  за
товарища. Это поставило меня в тупик: если я отпущу Большого Скорпиона, он
наверняка станет презирать меня. Но и убивать его не стоило - он еще может
пригодиться мне на Марсе, по крайней мере здесь, в  Кошачьей  стране.  При
всех своих дурных качествах он для меня полезнее, чем эти жалкие вояки.  Я
притворился, будто гнев мой несколько утих.
   - Признаешь свою вину? - спросил я Большого Скорпиона.  -  Или  хочешь,
чтобы я отдал твою рощу на разграбление?
   Услышав о разграблении, солдаты оживились, протянули лапы к листьям, но
я дал Большому Скорпиону два пинка, и все снова  замерли.  Глаза  Большого
Скорпиона превратились в крохотные щелки. Я чувствовал, что  он  ненавидит
меня: ведь его наказал перед солдатами  сам  посланец  богов,  да  еще  за
какой-то пустяк. Однако ссориться со мной он не посмел.
   Я спросил его, сколько он платит сборщикам дурманных листьев. Когда  он
ответил, что по два листа, солдаты снова  навострили  уши,  видимо  ожидая
прибавки  жалованья.  Я  потребовал,  чтобы  Большой  Скорпион  хорошенько
накормил их после работы, и уши разочарованно опустились. Мне не было дела
до их печальных вздохов - меня больше интересовала семья убитого  солдата,
которой я велел выплатить сто  национальных  престижей.  Большой  Скорпион
согласился, но когда я начал спрашивать, где живет семья погибшего,  никто
не издал ни звука. У людей-кошек не было привычки утруждать свой язык ради
других. Я понял это только спустя несколько месяцев,  а  Большой  Скорпион
благодаря моему неведению сэкономил национальные престижи.

11

   Едва я увидел его, как  почему-то  решил,  что  эта  цивилизация  скоро
должна погибнуть. Я еще не был знатоком кошачьей цивилизации; та ее часть,
с которой я столкнулся в деревне, лишь пробудила мое любопытство,  желание
уяснить скрытую суть. Не верилось, что здешняя культура сводится  к  одним
ужасам. Конечно, цивилизации иногда погибают,  наша  земная  история  тоже
писана не только розовой водичкой, но если мы способны рыдать  просто  при
чтении истории, то еще горше наблюдать гибнущую  цивилизацию  собственными
глазами.
   У человека перед смертью  может  быть  цветущий  вид;  приговоренный  к
гибели город порою бывает  шумным,  оживленным,  и  все-таки  он  умирает,
медленно и неотвратимо. Можно спасти отдельного  человека,  но  не  город.
Кажется, будто разящий перст судьбы занесен и над дурными, и над  хорошими
его обитателями. Хороших обитателей немного, они торопят свою  гибель  или
пишут завещания, но их крики, и печальные, и веселые, так же бессмысленны,
как треск цикад, пытающихся заглушить вой осеннего ветра.
   Этот разящий перст  я  увидел  и  над  шумными  и  суетливыми  жителями
Кошачьего города - скоро от них останется лишь прах и пепел!
   Кошачий город выглядел очень оживленным. Его планировка показалась  мне
наипростейшей, как у военного лагеря. Никаких  улиц  и  переулков,  только
дома и пустыри, точнее - один большой пустырь, на котором стоит  множество
бесцветных  домов.  Все  пространство  между  домами  заполнено   народом,
неизвестно чем занимающимся. Ни один житель не  ходит  прямо,  обязательно
мешает другим. К счастью, пустыри весьма обширны, поэтому  поток  прохожих
движется то вдоль, то поперек, ударяясь в дома, словно в дамбы. Я  еще  не
знал, есть ли у этих домов номера. Если есть, то из пятого дома в  десятый
нужно пробираться  километра  два.  Сначала  тебя  швырнут  налево,  потом
направо, затем понесут вперед, отбросят назад и так далее. За время  этого
путешествия можешь случайно  попасть  к  цели,  а  можешь  даже  домой  не
вернуться.
   Когда-то здесь наверняка  были  улицы,  но  улицы  опасны,  потому  что
люди-кошки считают позорным уступать  другому  дорогу.  Ходьба  по  разным
сторонам тем более претила их свободному духу. Единственным  выходом  было
ликвидировать улицы. Правда, от толкотни это не  спасало,  но  по  крайней
мере сберегало немало жизней  (как  видите,  иногда  люди-кошки  поступают
весьма гуманно). Пронестись без отдыха километров шесть, а лотом вернуться
не так уж опасно, хотя и утомительно. Впрочем, не всегда утомительно: ведь
ты можешь ехать на соседях, точно в бесплатном поезде. Я решил обязательно
проверить свои догадки и посмотреть, нет ли здесь следов бывших улиц.
   В самой  давке  не  было  ничего  особенного.  Но  вот  странно:  поток
пешеходов то поднимался, то опускался. Увидев на дороге камешек,  прохожие
присаживались на корточки,  затем  и  вовсе  садились,  чтобы  насладиться
невиданным зрелищем. Новые прохожие тоже  приседали  на  корточки,  задние
напирали, и получался настоящий  водоворот.  Самым  последним  приходилось
карабкаться на чужие головы. Сидящие, забыв про камешек, начинали  глазеть
на зевак наверху, но тут где-нибудь в стороне  узнавали  друг  друга  двое
знакомых. Толпа тотчас  перемещалась.  Каждый  из  прохожих  считал  своим
долгом помочь встретившимся в разговоре, что неизбежно приводило к  драке.
Возникало сразу два водоворота, а знакомые сидели  на  земле  и  играли  в
шахматы. Наконец оба водоворота сливались  в  один,  на  этот  раз  вокруг
шахмат.
   Между   толпами,   очевидно,   иногда   возникает   безлюдье,   подобно
расступившимся водам Красного моря, когда его переходили иудеи. Иначе я не
мог представить, как Большой Скорпион с отрядом  пройдет  к  своему  дому,
находившемуся в центре Кошачьего города. Завидев впереди людское  море,  я
подумал, что Большой Скорпион обойдет его, но он  вторгся  в  самую  гущу.
Грянула музыка, которую я сначала принял за приказ расступиться,  и  понял
свою ошибку, когда зеваки  с  интересом  бросились  к  музыкантам.  Расчет
Большого Скорпиона был иной: под звуки инструментов его солдаты стали бить
дубинками по головам прохожих, как по барабанам. Тут-то  людской  поток  и
расступился. Самое любопытное, что интерес  окружающих  к  нам  ничуть  не
ослабевал, хотя дубинки солдат работали вовсю.
   Городские люди-кошки несколько отличались от деревенских. На их головах
белели  плешины,  которые,   наверное,   возникли   благодаря   длительной
исторической эволюции и солдатским дубинкам. Оказалось, что  солдаты  бьют
прохожих не просто для того, чтобы  расчистить  дорогу,  но  и  из  высших
соображений. Стремясь пролезть вперед, зеваки толкались,  дрались  и  даже
кусались; передние отчаянно обороняли свои позиции, а солдаты колотили без
разбора, стараясь умерить в соплеменниках тягу к сваре.
   Я смотрел на жителей и с любопытством, и с жалостью. Окружающие дома  я
почти не замечал, потому что они  сразу  показались  мне  некрасивыми,  во
всяком случае грязными - это ощущал даже мой нос.  Если  красота  и  грязь
совместимы, то  мое  суждение  о  кошачьей  архитектуре  неверно,  хотя  я
по-прежнему не могу восхищаться дворцом, от которого несет нечистотами.
   Итак, я смотрел только на  прохожих,  но  вскоре  и  это  стало  мне  в
тягость, потому что они истошно  орали,  встретившись  со  мной  взглядом.
Городские жители боялись иностранцев меньше,  чем  деревенские;  их  крики
были вызваны преимущественно изумлением, что не мешало им толкать нас  или
указывать на меня пальцами. Люди-кошки - существа прямодушные: что  видят,
на то и показывают. Но я все-таки не мог избавиться от земных  понятий,  а
потому раздражался и страдал. Тысячи  пальцев  были  направлены  на  меня,
словно пистолеты, а за каждым пальцем торчал  любопытный  нос  и  блестели
круглые глаза. Их пальцы, носы и  взгляды  как  будто  нивелировали  меня,
лишали всякой индивидуальности.
   Теперь  я  не  смел  поднять  головы.  Это  давало  мне   и   некоторые
преимущества, так как дорога была вся в колдобинах и зловонных лужах; я бы
вывалялся как свинья, если бы глазел по сторонам. Люди-кошки, наверное, не
чинили дорог в  течение  всей  своей  многовековой  истории,  которой  они
бахвалились.  Как  бы  мне  вообще  не  возненавидеть  историю,   особенно
многовековую!
   К счастью, мы вскоре добрались до жилища Большого  Скорпиона.  Здесь  я
окончательно понял, что городские  дома  людей-кошек  мало  отличаются  от
жалкой хижины, которая была отведена мне в дурманной роще.