Перевод со старояпонского и примечания Веры Марковой

Стихи в переводе В. Марковой и А. Долина

Часть первая

Глава первая

Не в наши дни, а давно-давно жил один тюнагон но имени Минамото но Дадаери и было у него много красивых дочерей. Двух старших достойным образом выдали замуж и поселили в роскошных покоях родительского дворца - одну в западном павильоне, а другую в восточном. Двух младших окружили самыми нежными заботами, готовясь в скором времени торжественно отпраздновать обряд их совершеннолетия, когда на девушку впервые надевают длинное мо.
Была у тюнагона и еще одна дочь. В былые дни он иногда навещал ее мать, происходившую из обедневшей ветви императорского рода, но возлюбленная его рано ушла из этого мира.
У законной супруги тюнагона Китаноката - "Госпожи из северных покоев"1 - было жестокое сердце. Она невзлюбила свою падчерицу, обращалась с ней хуже, чем (с последней служанкой), и поселила ее поодаль от главных покоев дворца, в маленьком домике у самых ворот. Звали этот домик просто "отикубо" - "каморкой", потому что пол у него был почти вровень с землей.
Само собой разумеется, падчерицу не дозволяли величать, как других дочерей, ни высокородной госпожой, ни каким нибудь другим почтительным прозвищем. Хотела было Госпожа из северных покоев дать ей такое имя, какое годится только для служанки, но побоялась, что мужу это не понравится, и приказала: "Живет она в отикубо2 - каморке, пусть и зовут ее "Отикубо".3 Так это имя за ней и осталось.
Сам тюнагон тоже не выказывал особой отеческой нежности к этой своей дочери. С самых ее младенческих лет он был к ней равнодушен, и потому она попала безраздельно во власть мачехи и нередко чувствовала себя одинокой и беззащитной.
На всем свете не было у нее ни родных, ни близких, ни даже кормилицы, никого, кто мог бы послужить ей опорой в жизни, кроме одной молоденькой служанки4. Служанка эта, бойкого ума девица по прозванию Усироми, ходила за ней еще при жизни ее матери. Обе девушки от всей души жалели друг друга и не разлучались ни на одно мгновенье.
В красоте Отикубо не уступала своим холеным и балованным сестрам, но на людях она не показывалась, и потому свет о ней ничего не знал.
Чем старше становилась Отикубо, чем больше входила в разум, тем сильнее страдала от того, что жизнь к ней так немилосердна и что на долю ее выпадают одни только горести. Она жаловалась на свою судьбу в песнях, всегда таких грустных. Вот одна из них:

Каждое новое утро
Новой бедой грозит,
Новой обидой ранит.
Что мне сулит этот мир?
В чем я найду отраду?

Девушка всегда была печальна. Ее грустный вид без слов говорил о том, как глубоко она чувствовала людскую несправедливость.
От рождения Отикубо была наделена светлым умом и многими талантами. Она могла бы хорошо играть на семиструнной цитре, но кто стал бы учить ее? Только в самом раннем детстве, лет шести семи, она училась у своей матери играть на цитре с тринадцатью струнами5, и то в совершенстве овладела этим искусством.
Когда ее младшему брату Сабуро, сыну законной жены тюнагона, исполнилось десять лет, он очень полюбил игру на цитре.
- Обучи его, - приказала мачеха, и Отикубо иногда показывала мальчику, как надо играть на цитре.
От скуки в свободные часы она начала заниматься шитьем и скоро научилась отлично владеть иглой.
- Вот это похвально! - обрадовалась мачеха. - Девицы ничем не примечательной наружности должны прилежно учиться какому-нибудь мастерству.
И посадила падчерицу за шитье, не давая бедняжке ни минуты отдыха. Отикубо пришлось одной мастерить все наряды для обоих мужей своих старших сестер. Иногда она ночами глаз не смыкала. Чуть опоздает, мачеха начнет донимать попреками:
- Попросишь эту недотрогу сделать сущий пустяк, и то корчит недовольное лицо. Что же она считает подходящей для себя работой, скажите на милость?
Девушка украдкой лила слезы и вздыхала:
- О, как бы я хотела поскорее умереть!
Тем временем торжественно отпраздновали совершеннолетие третьей дочери, Саннокими, и вскоре же выдали ее замуж за одного молодого человека в чине куродо но сесе.
А Отикубо стало еще тяжелее: пришлось шить для зятя новые наряды.
В доме не было недостатка в молодых и красивых прислужницах, но кто из них согласился бы взять на себя такой низкий труд, как работа иглой! Служанки часто издевались над Отикубо, и она, проливая слезы над шитьем, сетовала:

Напрасно путь я ищу,
Чтоб навсегда покинуть
Этот жестокий мир.
Несу я трудную ношу:
Грустную жизнь мою.

Усироми могла поспорить с кем угодно красивой наружностью и длинными прекрасными волосами6, и потому ее приставили для услуг к новобрачной. Поневоле пришлось подчиниться. Грустно было Усироми, но что могла поделать?
- Самое мое заветное желание в жизни: никогда не разлучаться с вами. Даже когда моя родная тетушка прислала за мной, я и то отказалась покинуть вас. За что же "мне судьба послала такое наказание? Почему должна я служить не вам, моей любимой госпоже, а чужой женщине?
- Полно, что за разница, ведь мы по прежнему будем жить в одном доме. Я даже рада, ведь ты ходишь в жалких отрепьях, а теперь тебе подарят новые наряды.
Усироми была полна признательности к своей юной (Госпоже) за ее доброту и любовь. Она не в силах была видеть, как Отикубо грустит в одиночестве, и, страдая за нее душой, каждую свободную минуту прибегала к ней. Крепко же доставалось за это Усироми!
- Отикубо по прежнему то и дело зовет к себе эту служанку! - сердилась госпожа Китаноката.
Не часто случалось теперь девушкам поговорить по душам. Даже звать Усироми стали теперь по новому. Мачеха решила, что, раз она служит новой госпоже, то и прежнее имя ей не подходит, и дала ей новое - Акоги.
В свите нового зятя, мужа Саннокими, находился один меченосец7, очень смышленый молодой человек по имени Корэнари. Ему приглянулась Акоги. Долгое время они посылали друг другу любовные письма и, наконец, вступили в брачный союз. Супруги откровенно, без утайки, говорили обо всем между собой. Акоги часто рассказывала мужу о своей любимой госпоже, о том, какое доброе сердце у Отикубо, как она хороша собой и сколько ей приходится терпеть незаслуженных притеснений и обид от бессердечной мачехи.
Заливаясь слезами, Акоги просила:
- Ах, помоги мне устроить ее счастье! Вот было бы хорошо, если б мою барышню тайком выкрал из дому какой нибудь достойный человек и женился бы на ней.
Акоги с меченосцем все время говорили между собой о грустной участи Отикубо и от души ее жалели, стараясь придумать способ, как помочь ей.
Мать этого меченосца была кормилицей одного знатного молодого человека по имени Митиери. Он был сыном главного начальника Левой гвардии и сам имел звание са кон но сесе: младшего начальника Левой гвардии. Юноша был еще не женат и потому расспрашивал всех о том, какие дочери имеются на выданье в благородных семьях.
Как-то раз меченосец завел при нем речь о горькой участи Отикубо, и этот рассказ запал юноше в сердце. Митиери улучил минуту и, оставшись с меченосцем наедине, стал его подробно расспрашивать о ней.
- Ах, несчастная, как, верно, тяжело у нее на душе! - воскликнул он. - Ты говоришь, она происходит из высочайшего рода… Устрой мне с нею тайную встречу!
- Как же так сразу! Ведь она и в уме таких мыслей не держит. Я должен сначала сообщить ей о ваших намерениях и узнать ее ответ.
- Введи меня к ней в покои, введи непременно, ведь она живет отдельно от семьи, у самых ворот…
Меченосец рассказал обо всем Акоги.
- Но у моей госпожи сейчас ничего подобного и в помыслах нет. Я слышала, кроме того, что этот молодой человек - порядочный повеса, - стала возражать Акоги. - Как же я стану уговаривать ее довериться известному ветренику?
Но, увидев, что муж раздосадован отказом, она мало помалу сдалась.
- Хорошо, я поговорю с моей госпожой при удобном случае.
Акоги отвели для жилья тесный закуток рядом с комнатой Отикубо. Но Акоги думала, что ей, как служанке, не подобает стелить свою постель вровень с господским ложем, и уходила спать в клетушку, пол которой был еще ниже, чем в покоях ее молодой госпожи.
Был первый день восьмого месяца года.
Отикубо лежала одна на постели. Не в силах сомкнуть глаз, она послала тихую мольбу к своей покойной матери:
- Матушка, возьми меня к себе, мне так тяжело.

О, если у тебя осталась
Хоть капля жалости ко мне,
Вернись, возьми меня с собой
Не оставляй меня в добычу
Печалям горестной земли.
Так искала она утешения в напрасных жалобах. На другое утро Акоги попыталась было завести с ней разговор о любовных исканиях молодого вельможи.
- Муж мой сказал мне то-то и то-то… Что вы об этом думаете? Ведь нельзя же вам до конца ваших дней оставаться одинокой.
Девушка ничего не ответила. Акоги смутилась и не знала, как продолжать, а в это время ее позвали:
- Подай госпоже Саннокими воду для умыванья!
Так и пришлось ей уйти ни с чем.
В глубине души Отикубо решила, что в жизни ей все равно нечего ждать хорошего. Несчастная сирота, потерявшая еще в раннем детстве мать, она только и мечтала о смерти. Даже если б она постриглась в монахини, ей все равно не удалось бы покинуть отцовский дом, где к ней так безжалостны. Нет, уж лучше умереть!
Тем временем меченосец отправился во дворец отца Митиери.
- Ну, что слышно насчет того дела? - нетерпеливо спросил юноша.
- Я потолковал с моей женой, а она говорит: "Так сразу тут ничего не добьешься!" Обычно если у девушки есть родители, то можно как нибудь поторопить сватовство, но отец молодой госпожи настолько под пятой своей супруги, что навряд ли с ним столкуешься.
- Я же тебе говорил с самого начала: устрой нам тайную встречу. В такое семейство не очень-то приятно войти на правах законного зятя. Если я ее полюблю, то возьму себе в дом. А если она мне не понравится, то связь можно и прекратить под тем предлогом, что в свете пошли пересуды.
- Я узнаю ее решение и сообщу вам, - сказал меченосец.
- Ты погоди! Надо же мне посмотреть на эту девушку раньше, чем решить окончательно. Как я могу дать свое слово, не повидав ее? Ты скажи, что я, мол, человек верный, не покину ее скоро.
- Не покинете скоро? И это, по вашему, пылкое признание в любви? - нахмурился меченосец.
- Я хотел сказать "никогда", но оговорился. - И Митиери со смехом вручил меченосцу любовное послание. - На, возьми, передай.
Тот с неохотой принял письмо и отдал его Акоги.
- Вот послание для твоей госпожи.
- Ах, что за мерзость! Нет, уж избавь меня! Я не хочу подбивать свою барышню на разные глупости.
- А ты все-таки уговори ее написать ответ. Ничего в этом нет дурного.
Акоги отнесла письмо к Отикубо.
- Вот послание от того молодого человека, о котором я вам недавно говорила.
- Что ты делаешь? Если об этом узнает матушка, разве она меня похвалит? - ужаснулась Отикубо.
- А когда ваша мачеха сказала о вас доброе слово? Вот еще была забота с ней считаться!
Отикубо ничего не ответила.
Акоги зажгла свечу и прочла письмо. В нем было только одно это стихотворение:

Едва я узнал, что живешь ты на гнете,
Как сердце мое прилепилось к тебе.
О чистый ключ на горе Цукуба,8
Незримый для путника, скажи мне,
Где ключ к незримой моей любви?
- Какой изящный почерк! - тихонько ахнула от восторга Акоги, но, увидев, что Отикубо осталась безучастной, сложила письмо, спрятала его в ларец и вышла из комнаты.
- Ну как, прочла твоя госпожа письмо? - полюбопытствовал меченосец.
- Нет, и не взглянула даже. Так непрочитанным я его и спрятала.
- Не понимаю. Уж все бы лучше, чем жить так, как она сейчас живет… И нам обоим, глядишь, этот любовный союз пошел бы на пользу.
Наутро тюнагон заглянул по дороге из дому в комнатку своей дочери и увидел, что на ней самое убогое платье. Только длинные черные волосы, красиво рассыпаясь по плечам, несколько скрадывали безобразие этого наряда. Отцу стало жаль девушку.
- Как ты плохо одета! Жаль мне тебя, ты совсем заброшена, но сначала ведь надо позаботиться о законных дочерях. Если подвернется тебе случай устроить свою жизнь, пожалуйста, без церемоний поступай сама как знаешь. Бедняжка, несладко тебе живется!
Отикубо от смущения не могла выговорить ни слова… Под впечатлением этой встречи тюнагон сказал своей жене:
- Сейчас я заглянул к Отикубо. На ней только одно убогое тонкое платье из некрашеной ткани. Нет ли у наших дочерей какого нибудь лишнего старого платья? Нынче ночи такие холодные…
- Ах, я ей все время дарила наряды. И куда только она их подевала? Совсем не умеет беречь!
- Беда с ней! Отикубо рано лишилась материнских забот и к тому же, видно, неряшлива по натуре, - с досадой воскликнул тюнагон.
Госпожа Китаноката велела падчерице сшить парадные хакама для младшего зятя.
- Уж постарайся, сшей как можно лучше. За труды я подарю тебе хорошее платье.
Восторгу девушки не было границ. Она сшила хакама9 быстро и так красиво, что мачеха осталась довольна и подарила ей со своего плеча старое шелковое платье на вате, украшенное ткаными узорами.
Стояла осенняя пора, когда ледяной ветер пронизывает до костей и не знаешь, как укрыться от холода. Отикубо так зябла, что обрадовалась и этому жалкому подарку. Видно, бедственная жизнь уже надломила ее гордый дух.
У младшего зятя, куродо, был горячий нрав. Он громко возмущался всем дурным, но зато и до небес превозносил все хорошее. Вот и теперь тоже он не поскупился на похвалу:
- Превосходная вещь! Отлично сшита!
Прислужницы пересказали его слова мачехе.
- Потише, не так громко! - прикрикнула она на них. - Еще, чего доброго, Отикубо вас услышит. Она и без того зазнается. Таких надо держать построже. Счастье для нее, что ей приходится услуживать другим, а то она возомнила бы о себе неизвестно что.
Женщины тихонько шептались между собой:
- Как только госпоже не совестно так безжалостно говорить о такой милой и скромной девушке!
А между тем Митиери, решившись не отступать от своего, послал Отикубо второе любовное письмо, привязав его к пучку полевого мисканта.

Уже завязали колос
В сердце моем побеги любви
О прекрасный цветок полевой!
Прошелести чуть слышно,
Голову тихо склони в ответ.

Ответа не было.
В один из дней, когда лил осенний дождь, он снова послал ей письмо:
"Я слышал, что у вас нежная душа, а между тем вы не знаете сострадания.

Просвета нет в облаках.
Сыплется дождь бесконечный…
И, словно осенний день,
Туманится от печали
Сердце, любящее тебя"
И опять никакого ответа.
Но Митиери, упорствуя, написал снова:

Зыбкий мост облаков
Над стремниной Небесной реки.10
Ты на том берегу.
Берегу я надежду в пути,
Что блеснет мне ответный луч.
Так он писал ей почти каждый день, а Отикубо все не отвечала. Наконец Митиери сказал меченосцу:
- Девушка эта, видно, очень застенчива. Она никогда еще не получала любовных писем и, наверно, даже не знает, как отвечать на них. Но я слышал от тебя, что у нее доброе сердце, открытое для сострадания, так почему же она не пошлет мне хоть самый краткий ответ?
- Вот уж не знаю почему. Может, боится. Мачеха у нее - сущая ведьма. Молодая барышня живет в вечном страхе, только и думает, как бы не прогневить Госпожу из северных покоев каким нибудь пустяком. Того и гляди, из дому выгонит.
- Я же тебе все время говорю, введи меня без дальних слов в покои к девушке, - настойчиво потребовал Митиери, и тот не посмел ослушаться. Оставалось только найти удобный случай.
Десять дней не было вестей от влюбленной. Наконец он написал:

"Пора образумиться мне.
К чему писать понапрасну?
Твоя жестокость растет,
Как в озере Масута
Густеет трава водяная.
Я пытался усмирить свою любовь, но напрасно! Не в силах дальше так страдать, я снова пишу вам, хотя и сам понимаю, что нарушаю этим светские приличия…"
Меченосец сказал Акоги:
- На этот раз непременно нужно дать ответ. Уж ты как нибудь уговори свою барышню, а то молодой господин бранит меня за недостаток усердия…
- Госпожа моя сказала, что не умеет писать любовные письма, - отговаривалась Акоги. - Ты бы видел, как она смутилась.
Она показала письмо Отикубо, но как раз в это время муж второй дочери собирался в отъезд по срочному делу. Отикубо спешно шила для него парадную одежду и опять не ответила на письмо.
Митиери подумал, что она и в самом деле, как говорит Акоги, не умеет писать любовные письма, но он много слышал о том, какое доброе, отзывчивое сердце у Отикубо, и потому не терял надежды. Скорее ему был по душе такой скромный нрав девушки.
- Что ты тянешь! - торопил он меченосца.
Однако на господском дворе всегда толклось много народу и удобный случай все не представлялся. Митиери изнывал от любовной тоски. Но тут стало известно, что тюнагон отправляется в храм Исияма11 исполнить один свой старинный обет. Все домочадцы принялись осаждать тюнагона просьбами, чтобы он взял их с собой. Даже старух и тех постеснялись оставить дома, одну только Отикубо покинули в ее каморке.
Наканокими, вторая дочь, попробовала было вступиться за сестру:
- Возьмем с собою и Отикубо. Жаль оставить ее, бедняжку, дома в одиночестве.
Но Госпожа из северных покоев и слушать не стала.
- Что за новости! Она никогда порога дома не переступала. Да и как она будет шить в дороге? Ни к чему приучать ее к ненужным развлечениям, пусть-ка лучше посидит дома взаперти.
Акоги, как служанку третьей дочери - Саннокими, собрались было красиво нарядить и взять с собой, но она пожалела оставить свою прежнюю госпожу в одиночестве и отговорилась от поездки под предлогом, что у нее внезапно настало месячное очищение и в храме ей появляться нельзя.
- Вот еще выдумки! - рассердилась Китаноката. - Ты это нарочно говоришь, потому что тебе жаль оставить Отикубо.
- Ах, нет, напротив, мне очень досадно, что так случилось. Но ведь срок очищения скоро придет к концу. Если прикажете, я с радостью поеду. Кто же по доброй воле откажется от такого интересного путешествия? Старухи и то просятся… - говорила Акоги так убедительно, что Госпожа из северных покоев наконец поверила и приказала нарядить покрасивее и взять вместо нее в дорогу простую девушку для черной работы, а ей позволила остаться.
В доме начались шумные сборы, поднялась дорожная суматоха, но наконец все уехали, и Акоги в наступившей тишине начала сердечную беседу со своей юной госпожой, чтобы развеять ее грусть. В это время принесли записку от меченосца:
"Я слышал, что ты не поехала в храм вместе с другими. Если это правда, я сейчас же приду".
Акоги написала ему в ответ:
"Госпоже моей нездоровилось, и она осталась дома. Могла ли я покинуть ее? Нам очень скучно. Приходи навестить нас и принеси с собой те картины, которые ты однажды пообещал нам показать".
А надо сказать, что у младшей сестры Митиери, носившей высокое звание младшей императрицы, было много свитков с красивыми картинами. Меченосец как-то говорил Акоги, что если молодой господин начнет посещать Отикубо, то он непременно покажет им эти свитки.
Меченосец показал Митиери записку, полученную им от Акоги.
- Так это рука твоей жены, Корэнари? Очень красиво пишет. Вот случай, которого мы ждали. Ступай туда, все устрой.
- Дайте мне на время один свиток с картинами.
- Нет, я сам покажу ей, как ты мне раньше советовал. Когда буду у нее…
- Кажется, сейчас и в самом деле подвернулся удобный случай, - согласился меченосец.
Митиери, смеясь, прошел в свои покои и нарисовал на белой бумаге недовольную физиономию мужчины: палец во рту, губы наморщены. Внизу он написал:
"Вы хотели полюбоваться на картины, извольте, посылаю вам одну.

Сжаты печально уста.
Устало глаза глядят.
Может ли быть иначе?
Мало в жизни утех
У тех, к кому так жестоки.
Впрочем, это письмо - ребячество с моей стороны".
Собираясь отнести послание господина, меченосец сказал своей матери, которая некогда была кормилицей Митиери:
- Приготовь каких-нибудь вкусных лакомств и уложи их в корзинку. Я скоро за ними пришлю.
Он отправился к дому тюнагона и вызвал Акоги.
- А где же картины? - полюбопытствовала она.
- Вот здесь. Отдай-ка это письмо барышне, тогда все узнаете.
- Опять какой-нибудь обман, - нахмурилась Акоги, но все же отнесла письмо своей юной госпоже.
Отикубо томилась от скуки и потому пробежала его взглядом.
- Что такое? Ты просила свитки с картинами? - воскликнула она.
- Да, я писала о них меченосцу, а господин сакон но сесе, верно, видел мое письмо.
- О, как это неприятно! У меня такое чувство, будто заглянули в самую глубь моего сердца. Для такой затворницы, как я, лучше оставаться безучастной ко всему на свете, - сказала Отикубо с недовольным видом.
Меченосец позвал Акоги, и она вышла к нему.
- А кто остался сторожить дом? - спросил он будто невзначай. - Как у вас стало пусто и уныло! Я сейчас пошлю к своей старушке за лакомством. - И он отправил нарочного к своей матери с наказом прислать все вкусное, что только найдется в доме.
Та уложила разные лакомства как можно красивее в две корзинки. Большую из них она наполнила до краев всевозможным рисовым печеньем, белым и красным вперемежку, не забыла даже положить сверток с поджаренными зернами риса. И послала сопроводительное письмо:
"Такие кушанья едят неохотно даже в бедных домах. Боюсь, что особам, живущим во дворце, они придутся не но вкусу. Этот жареный рис прошу передать девочке для услуг, как бишь ее по имени, кажется, Цую".
Зная, как грустно живется покинутой всеми Отикубо, старуха всячески старалась показать, что рада услужить ей хоть малостью.
Увидев корзинки с лакомствами, Акоги воскликнула:
- Это странно. По какому случаю и жареный рис, и сладости? Что ты затеял?
Меченосец засмеялся:
- Знать ничего не знаю. Зачем бы я стал дарить такие пустяки? Это моя старуха додумалась своим разумом. Эй, Цую! Возьми убери это куда нибудь.
И Акоги с меченосцем стали, как всегда, толковать о своих господах. Решили, что молодой господин вряд ли пожалует в такую дождливую ночь, и спокойно легли спать.
Отикубо тоже прилегла и одна в ночной тишине стала перебирать струны своей цитры. Полилась прекрасная, полная задушевной грусти мелодия.
Меченосец заслушался.
- Как чудесно она играет!
- Правда, хорошо? А ведь покойная госпожа учила ее музыке очень недолго, когда девочке было всего лет шесть…
Пока они так мирно беседовали между собой, Митиери украдкой приблизился к дому. Он послал одного из слуг сказать меченосцу:
- Выйди ко мне немедленно для важного разговора.
Тот сразу все понял и в замешательстве отозвался:
- Слушаюсь, сейчас иду! - и торопливо вышел. Акоги тем временем пошла к своей госпоже.
- Ну, что же? - спросил Митиери. - Я приехал в такой проливной дождь, неужели мне возвращаться ни с чем?
- Вы так внезапно пожаловали, даже не предупредили меня заранее. Как же так вдруг! - упрекнул его меченосец. - А ведь еще неизвестно, что скажет молодая госпожа. Вряд ли что-нибудь выйдет сегодня.
- Не строй такой постной рожи! - И Митиери наотмашь ударил меченосца.
Тот кисло улыбнулся.
- Что с вами поделаешь! Извольте выйти из экипажа.
И он показал Митиери дорогу в дом.
Слугам было приказано прислать экипаж утром пораньше, пока еще будет темно.
Меченосец остановился возле двери в свою комнату и стал тихим голосом давать юноше советы, что дальше делать. В такую позднюю пору можно было не опасаться внезапных гостей.
- Я сначала погляжу на нее хоть в щелку, - сказал Митиери.
Меченосец схватил его за рукав.
- Постойте! Вдруг она покажется вам не такой красивой, как вы ожидали? Что тогда? Как в романах пишут, любезник взглянул на нее, а она - безобразная уродина…
- Ну, тогда я вместо шляпы прикрою голову рукавом и убегу, - засмеялся Митиери.
Меченосец спрятал его возле решетчатого окна12, а сам решил караулить снаружи, опасаясь, как бы слуги, оставленные сторожить дом, не приметили незваного гостя.
Митиери заглянул внутрь. Тесная каморка была еле освещена тусклым огоньком светильника, зато ни церемониальный занавес, ни ширмы не мешали взору, все было хорошо видно.
Лицом к нему сидела какая-то миловидная женщина с длинными прекрасными волосами, должно быть, Акоги. Поверх тонкого белого платья на ней было надето второе - из блестящего алого шелка.
Перед ней, опираясь на локоть, полулежала на постели совсем юная девушка. Наверно, она! Белое платье облегало ее тонкий стан свободными легкими складками, ноги были прикрыты теплой одеждой из красного шелка на вате… Она глядела в другую сторону, лица почти не было видно. Головка у нее была прелестной формы, волосы удивительно красиво падали на плечи, но не успел он налюбоваться, как огонь вдруг погас.
"Какая досада!" - подумал Митиери, и в душе его вспыхнула решимость добиться победы во что бы то ни стало.
- Ах, какая темнота! Ты говорила, что к тебе пришел твой муж. Иди к нему скорей!
Голос девушки, такой нежный, красивый, пленял слух…
- К мужу пришел гость, а я пока побуду с вами. Дома почти никого не осталось, должно быть, вам страшно одной, - ответила прислужница.
- Мне часто бывает страшно. Я уж привыкла.
Когда Митиери вышел из своего тайника, меченосец начал его поддразнивать:
- Ну, что скажете? Проводить вас домой? А где же ваша шляпа? Изволили забыть ее с перепугу?
- О! Ты человек пристрастный, ведь ты без памяти влюблен в свою жену, - усмехнулся в ответ Митиери. А сам в это время думал: "Какое старое, изношенное платье у бедняжки! Ей будет совестно передо мной…" - Позови свою жену поскорей и ложись-ка спать, - нетерпеливо приказал он.
Меченосец пошел к себе в спаленку и позвал Акоги.
- О нет, эту ночь я проведу возле госпожи. А ты ложись поскорее спать или в нашем закутке, или где сам знаешь, - начала было отнекиваться Акоги.
- Я только хочу передать тебе то, о чем рассказал мне мой гость. Это очень важное дело. Выйди ко мне хоть на минутку, - попросил он снова через служанку Цую.
Наконец Акоги отодвинула в сторону дверь и крикнула в сердцах:
- Ну, в чем дело? Что ты здесь буянишь?
Меченосец обнял ее:
- Гость сказал мне: "Не спи один в такую дождливую ночь". Идем со мной!
Акоги засмеялась.
- Послушайте его! Вот нашел важное дело!
Но меченосец насильно заставил ее лечь с ним рядом и, не говоря ни слова, прикинулся спящим.
Сон не шел к Отикубо. Полулежа на своей постели, она стала перебирать струны цитры и тихо запела:

Когда весь мир земной
Мне кажется печальным,
Хочу средь горных скал
Убежище найти,
Навеки от людей укрыться.
Митиери устал ждать и, подумав, что сейчас настала удобная минута - поблизости никого нет, - ловко при помощи кусочка дерева приподнял верхнюю створку решетчатого окна и пробрался в комнату.
Отикубо в испуге хотела было бежать, но он крепко сжал ее в объятиях.
Акоги, спавшая вместе с меченосцем в соседней комнате, услышала, как стукнуло окно. "Что там такое!" - в испуге подумала она и попыталась было вскочить с постели, но меченосец силой удержал ее.
- Пусти меня! Там створка окна стукнула. Пойду посмотреть, что случилось.
- А, пустое! Это собака. Или крыса. Нечего бояться. С чего ты так всполошилась? - уговаривал он жену.
- Нет, что-то неладно. Уж, наверно, ты подстроил что-нибудь. Оттого меня и не пускаешь.
- С чего бы это я стал строить козни! Успокойся, ляг! - Крепко обняв жену, он заставил ее лечь снова.
В страхе за свою госпожу Акоги горько плакала и сердилась, но вырваться так и не смогла.
- Ах, несчастье! Ах ты, бессердечный!
Между тем Митиери, держа девушку в объятиях, распустил на ней пояс и лег рядом с ней на ложе. Вне себя от ужаса и отчаяния Отикубо заливалась слезами, дрожа всем телом.
- Вы так грустны! Мир кажется вам обителью печали. Вы хотите скрыться в глубине гор, где вас не настигнут вести о земных горестях, - попытался заговорить с ней Митиери.
"Кто это так говорит со мной? - подумала Отикубо. - Ах, наверно, тот знатный юноша!"
И вдруг она вспомнила, что на ней старое платье и заношенные хакама! Девушке захотелось тут же умереть на месте со стыда, и она зарыдала. Вид ее печали невыразимо трогал сердце. Митиери в душевном смятении не находил слов утешить ее.
Акоги была рядом, за стеною, и до нее донесся звук приглушенных рыданий госпожи. "Так и есть!" - подумала она и в тревоге хотела было бежать на помощь, но меченосец снова не пустил ее.
- Что же это! Погубил мою госпожу, а меня держишь силой! О, недаром мне почудилось что-то неладное, жестокий ты, низкий человек! - Акоги, не помня себя от гнева, вырывалась из рук меченосца.
А тот лишь посмеивался:
- Знать ничего не знаю, зачем зря меня винить! Вор не мог сейчас забраться в опочивальню твоей госпожи. Значит, там любовник. Какой толк бежать туда сейчас, подумай сама.
- Нечего прикидываться, будто ты здесь ни при чем, - рыдала Акоги. - Говори сейчас, кто этот мужчина? Ах, ужасное дело! Бедная моя барышня!
- Что за ребячество! - потешался меченосец.
Акоги еще сильнее рассердилась на него.
- И я доверилась такому бессердечному человеку! - воскликнула она с горечью.
Меченосцу стало жаль ее.
- По правде говоря, молодой господин пожаловал сюда, чтобы побеседовать с твоей госпожой. Что здесь дурного? Зачем так шуметь? Видно, их союз был заключен еще в прежней жизни13. Против судьбы не поспоришь.
- Ты мне и словом не обмолвился, а госпожа моя подумает, что я с тобой в сговоре, вот что мне горько! Ах, зачем только я покинула ее нынче ночью! - сетовала Акоги, негодуя на мужа.
- Не тревожься, она поймет, что ты ни о чем не знала. За что ты так сердишься на меня? - И не давая ей времени опять разразиться упреками, меченосец снова заключил жену в объятья.
Митиери тихо говорил девушке:
- Отчего вы так бесчувственны к моей любви? Пусть я человек ничтожный, но все же, мне кажется, вам незачем приходить в такое отчаяние. Сколько раз посылал я вам письма, а вы ни разу не удостоили меня ответом! Я решил было не утруждать вас больше, раз я так вам противен. Но не знаю сам почему, с тех пор как я начал писать вам, вы мне сделались очень дороги. Ах, должно быть, ваша ненависть ко мне предопределена еще в прошлой жизни, и потому я не питаю чувства горечи за то, что вы ко мне так жестоки.
Отикубо казалось, что она умрет со стыда. На ней было только одно тонкое платье и хакама, изношенные до того, что местами сквозило нагое тело. Не описать словами, как ей было тяжело. По ее лицу струился холодный пот, еще более обильный, чем слезы. Заметив, в каком она состоянии, Митиери проникся к ней жалостью и нежностью. Он начал всячески успокаивать ее и утешать, но Отикубо не в силах была вымолвить ни слова.
Сгорая от стыда, девушка в душе винила во всем Акоги.
Наконец кончилась эта грустная ночь. Раздался крик петуха.
Митиери воскликнул в тоске расставанья:

- Всю ночь до рассвета
Ты только слезы лила…
Я полон печали,
И все ж ненавистен мне
Крик петуха поутру
Молю, отвечайте мне хоть иногда, а то я подумаю, что вы совсем дикарка, не знающая света.
И вдруг Отикубо невольно, словно в полузабытьи, прошептала:

Ты полон печали…
В устах моих замер ответ.
И вторит рыданью
Крик петуха поутру.
Утру я не скоро слезы.
Голос ее ласкал слух. До тех пор Митиери был влюблен не слишком глубоко, но с этого мгновения полюбил по настоящему.
- Экипаж прибыл! - донеслось с улицы.
- Пойди доложи! - велел меченосец жене.
- Нынче ночью я прикинулась, будто ничего не слышу, значит, если я прибегу к ней так рано, она поймет, что я все знала. Подлый ты человек! Из-за тебя моя дорогая госпожа меня возненавидит.
В своей ребяческой досаде Акоги казалась ему еще милее прежнего.
- Ну что ж! Если госпожа твоя тебя возненавидит, то я еще крепче буду любить, - пошутил меченосец и, подойдя к окну комнаты Отикубо, подал условный знак, кашлянув два-три раза.
Митиери быстро вскочил с постели и стал помогать Отикубо переодеться в дневную одежду. Увидев, что девушка стынет от холода, потому что у нее нет даже тонкого платья хитоэ14, он снял с себя свое и накинул ей на плечи. Отикубо до крайности смутилась.
Акоги между тем была в большом затруднении. Она не посмела дольше без всякого явного повода оставаться у себя в комнате и явилась к своей госпоже. Отикубо лежала на постели. Пока Акоги раздумывала, с чего бы начать разговор, прибыли два письма - и от ее мужа, и от Митиери.
В письме меченосца говорилось:
"Несправедливо нападать на меня с такими жестокими упреками за то, что совершилось прошлой ночью без моего ведома. Вперед я не буду сопровождать молодого господина, если твоей госпоже будет грозить малейшее неуважение. Испуганная тем, что произошло вчера, ты боишься, как бы не случилось в будущем чего-нибудь еще худшего, и, верно, клянешь меня, думая: "Какой негодяй! Он мог обидеть даже мою кроткую госпожу!" Из за этого мне стала несносной самая мысль о любовном союзе между нашими господами. Но как быть? Молодой господин шлет письмо. Надо дать на него ответ. Так уж в свете водится. А ты со своей стороны напиши мне обо всем, что тебя тревожит".
Акоги подала Отикубо любовное послание от Митиери.
- Вот письмо к вашей милости. Странное дело, вчера я вдруг уснула крепким сном и не заметила, как наступило утро… Впрочем, вы, верно, думаете, что я ищу оправданий.
Акоги пыталась угадать, что на сердце у ее юной госпожи.
- Если б только я знала, разве я стала бы молчать! - всячески клялась она в своей невиновности, но ответа не было. Отикубо продолжала лежать неподвижно.
- Так вы все-таки думаете, что я знала! Какая жестокость! Я много лет служила вам верой и правдой. Неужели я решилась бы на такое бесчестное дело! Вас покинули одну дома, я пожалела вас, отказавшись от чудесной поездки, и вот награда! Вы даже не хотите слушать никаких оправданий. Если ваше сердце ничем нельзя тронуть, то как могу я служить вам? Уйду куда глаза глядят! - плакала Акоги.
Отикубо стало жаль ее.
- О нет, я не думаю, что ты об этом знала заранее. Все случилось так неожиданно, так внезапно! Но как ни велико мое отчаяние, к нему еще примешивается стыд, ведь он видел меня в таком жалком тряпье. Если б жива была моя матушка, разве могло бы со мной случиться такое несчастье? - говорила Отикубо, роняя слезы.
- Это сущая правда. У вас презлая мачеха. Наверно, господин сакон но сесе услышал о том, как она бессердечна, и проникся сожалением к вашей участи. Понимаю, каково у вас сейчас на душе. Но все же если только чувство молодого господина к вам останется неизменным, то радоваться надо тому, что случилось, а не плакать.
- Ах, на что я могу надеяться! Он видел меня в лохмотьях… Кто может полюбить такое пугало! А что скажет моя строгая мачеха, когда слухи дойдут до ее ушей? "Если она взяла себе мужа и собирается без моего ведома шить на чужую семью, - скажет мачеха, - то нечего ей оставаться в моем доме".
Увидев, в каком страхе находится Отикубо, Акоги стала ее успокаивать:
- Ну и пусть, вот еще беда! Что же вам весь свой век, что ли, здесь мучиться! Да это счастье, если она вас выгонит! До каких пор можно терпеть! Разве не пугает вас мысль о том, что вам придется все время шить на ее зятьев?
Между тем посланец попросил дать ответ на письмо.
- Скорее прочтем это послание. Ведь слезами теперь горю не поможешь.
Акоги раскрыла письмо и показала его своей госпоже. Она пробежала его глазами, не подымая головы.

Кто скажет, отчего
Люблю тебя сегодня по иному?
Влюбленность прежних дней
Теперь ничто, поверь,
Пред этой новою любовью.
В письме было лишь это стихотворение, и больше ничего. Отикубо не стала отвечать, сославшись на нездоровье.
Акоги написала меченосцу:
"Не по сердцу мне твои поступки. Что все это означает? Вчерашнее твое поведение отвратительно, подло, чудовищно! Ты обнаружил такую бездну душевной низости, что я не смогу доверять тебе в будущем. Госпожа моя так жестоко страдает, что до сих пор не может подняться с постели. Письмо молодого господина осталось непрочитанным. Мне так жаль мою госпожу! Душа надрывается глядеть на нее!"
Меченосец поспешил рассказать обо всем Митиери. Тот не поверил, что он настолько противен девушке, а подумал, что она стыдится своего нищенского наряда, пожалел ее и еще больше затосковал по ней.
В тот же день он написал ей другое письмо: "Отчего бы это? Вы по прежнему суровы ко мне, а между тем моя нежность к вам все растет.

Все пламенней люблю,
А ты сказала ль "да"?
Льда сердца твоего
Не в силах растопить
Любовный пламень мой".
В письме меченосца говорилось:
"Будет очень плохо, если барышня твоя и на этот раз не даст ответа. Надо постараться, чтоб они полюбили друг друга всей душой. Чувство молодого господина, как я вижу, долговечное. Он и сам так говорит".
Акоги стала упрашивать свою госпожу на этот раз непременно ответить на письмо. Но при мысли о том, какое впечатление должен был произвести ее жалкий вид на Митиери, Отикубо не помнила себя от стыда и отчаяния и никак не могла собраться с духом написать ответ. Она лежала на постели, накрывшись с головой одеялом.
Устав уговаривать ее, Акоги написала мужу:
"Госпожа моя прочла письмо, но так страдает, что не в силах отвечать. Ты пишешь, что любовь молодого господина прочна и долговечна. Как можно об этом судить? Ведь не прошло и дня со времени их первой встречи… Если господин сакон но сесе рассердится на то, что ответа опять не было, постарайся как нибудь смягчить его досаду".
Меченосец показал Митиери письмо своей жены.
- О, жена у тебя умница, умеет кстати сказать слово, - улыбнулся Митиери. - А химэгими15, должно быть, почувствовала легкую дурноту от избытка застенчивости и смущения…
Между тем Акоги была одна, посоветоваться ей было не с кем. Сердце у нее разрывалось на тысячу частей от тревоги. Ей не сиделось на месте. Она принялась смахивать пыль, но прибрать покрасивее комнатку Отикубо никак не удавалось: не было ни ширм, ни занавеса. Отикубо все лежала неподвижно. Акоги хотела было поднять ее, чтобы привести в порядок постель. Лицо девушки опухло от слез, глаза покраснели до того, что она стала сама на себя не похожа. Акоги, пожалев ее, заботливо сказала ей тоном старшей:
- Причешите волосы.
Но Отикубо только проронила в ответ:
- Мне совсем худо, - и даже не подняла головы.
У Отикубо было несколько цепных вещей, доставшихся ей по наследству от покойной матери, и среди них очень красивое зеркало.
"Хорошо, что хоть зеркало есть! - подумала Акоги и, обтерев его, положила у изголовья Отикубо. Акоги хлопотала, выполняя одна за двоих работу и камеристки и простой служанки. - Сегодня он придет непременно", - думала она с тревогой.
- Простите за смелость, но эти хакама еще совсем новые… Как досадно! Первая встреча, и вдруг он увидел вас в таком жалком уборе…
На Акоги были нарядные хакама, которые она надела всего раз другой во время ночного дежурства в господских покоях. Она решила тайком от всех подарить их Отикубо.
- С моей стороны это, конечно, большая дерзость… Но ведь никто не узнает. Пожалуйста, не отказывайтесь.
Отикубо стыдилась принять подарок, но в то же время ей слишком горько было думать, что и нынешней ночью она предстанет перед своим возлюбленным в таком жалком виде, и она, поблагодарив, нехотя надела их.
- На празднике по случаю совершеннолетия вашей сестры Саннокими мне подарили две-три палочки для возжигания ароматов. Сейчас они нам пригодятся.
Акоги зажгла палочки и окурила ароматом платье Отикубо.
"Необходим широкий занавес, чтобы загородить постель, - думала она. - Как быть, ума не приложу. Может, взять в долг на время у кого-нибудь? Ночная одежда у нее совсем плохая, тонкая… У кого бы попросить красивую одежду?…"
У Акоги голова пошла кругом от забот. Она решила срочно послать письмо своей тетке, муж которой раньше служил в императорском дворце, а теперь был назначен правителем провинции Идзуми.
"Прошу вас не отказать мне в неотложной просьбе. Одна важная особа должна провести ночь в нашем доме, потому что дорога грозит ей бедой16. Нужен занавес. А ночная одежда моей госпожи мне кажется совсем не подходящей для такой важной гостьи. Нет ли у вас хорошей? Пожалуйста, одолжите на время. Я бы не стала тревожить вас по пустякам…" - торопливо писала Акоги.
Тетка ответила ей:
"Я так была огорчена твоим долгим молчанием, что очень рада этому случаю. Напишу тебе обо всем после, а теперь о деле. Ночная одежда у меня самая грубая, но ведь я сшила ее для себя самой. У вас в доме, наверное, много таких. Посылаю и занавес".
Теплая одежда на вате была двухцветной: верх светло пурпурный, а подкладка синяя. Радости Акоги не было конца. Она с торжеством показала новый наряд своей госпоже. Но как раз когда Акоги поспешно развязывала шнуры занавеса, появился Митиери, и она провела его к своей госпоже. Отикубо все еще лежала на постели. При виде гостя она из вежливости хотела было встать.
- Зачем вы встаете, вам ведь нездоровится! - ласково сказал ей Митиери.
Одежды девушки благоухали. На ней были и красивое хитоэ и нарядные хакама. Чувствуя, что сейчас она одета не хуже других, Отикубо не испытывала прежнего жгучего стыда и Митиери тоже почувствовал себя спокойнее. В эту ночь Отикубо иногда решалась проронить несколько слов в ответ своему возлюбленному. Наступил рассвет, прервав любовные речи юноши.
Доложили, что прибыл экипаж.
- Что это, как будто дождь! Подождите немного, - отозвался он, не поднимаясь с ложа.
Надо было молодым господам подать воды для умывания и завтрак. Акоги отправилась на кухню. Вообще в отсутствие господ в доме ничего не готовили, но она попробовала выпросить что нибудь у стряпухи.
- Прошлым вечером к моему мужу зашел один приятель, чтобы потолковать о делах, но из за проливного дождя ему пришлось заночевать. Хотелось бы угостить его завтраком, да, на беду, у меня ничего нет. Извини, пожалуйста, за просьбу, но не дашь ли ты мне немного вина? И не осталось ли у тебя немного сушеных водорослей на закуску? Дай хоть чуточку.
- Ах, от души жалею тебя. Досадно, конечно, если нечем угостить знакомого человека. У меня, пожалуй, найдутся кой-какие лакомства. Я берегла их к приезду хозяев.
- О, когда господа пожалуют, то, верно, сразу же будет устроено славное угощение в честь их приезда. На это ты первая мастерица!
Акоги заметила, что стряпуха пришла в хорошее расположение духа, и без дальних церемоний наполнила вином стоявший поблизости кувшинчик.
- Оставь, пожалуйста, хоть немного на донышке.
- Хорошо, хорошо! - отозвалась Акоги и, завернув в бумагу немного сушеных водорослей и рисовых зерен, положила сверток в корзинку для угля и понесла в свою комнату. Позвав служаночку Цую, она приказала ей:
- Приготовь-ка завтрак, да смотри, повкуснее, - а сама отправилась искать красивый поднос.
Но первым делом она стала думать, где можно найти тазик для умывания. "У моей госпожи, конечно, такого не найдется. Возьму-ка я на время тазик Саннокими и подам в нем воду", - сказала она самой себе и распустила по плечам свои скрученные в узел волосы, чтобы предстать перед господами в подобающем виде.
Отикубо лежала на постели, истомленная душевной мукой. Появилась Акоги в красивой одежде, наряженная самым парадным образом, поясок повязан с изящной непринужденностью… Сзади со спины было видно, что ее длинные черные волосы стелются за ней по полу. Меченосец проводил свою жену влюбленным взглядом.
По дороге в покои Отикубо Акоги сказала как бы про себя:
- Оставить, что ли, оконные решетки закрытыми?
Митиери услышал, и ему захотелось посмотреть на свою возлюбленную при ярком свете.
- Госпожа приказала открыть окно. Здесь очень темно, - сказал он.
Акоги подставила себе под ноги какой-то случайно стоявший на веранде ящик и подняла решетчатую раму. Митиери встал с ложа, оделся и спросил:
- Что, экипаж мой прибыл?
- Стоит перед воротами.
Он уже собрался уходить, как вдруг Акоги подала на подносе изысканный завтрак. Не был забыт и тазик с водой для умывания.
"Что за чудо!" - удивился Митиери, так много слышавший о том, в какой нищете живет девушка. Он никак не мог взять в толк, откуда что взялось.
По счастью, начал накрапывать небольшой дождь. Кругом было безлюдно и тихо. Собираясь уходить, Митиери бросил быстрый взгляд на свою возлюбленную. В ярком утреннем свете она показалась ему невыразимо прекрасной и еще желанней прежнего. Когда Митиери ушел, Отикубо немного отведала от поданных на завтрак лакомств и потом снова легла.

Глава вторая

Близилась третья свадебная ночь, когда полагается угостить молодых особыми лакомствами. Что было делать?
"Он непременно пожалует", - думала в тревоге Акоги, но посоветоваться ей было не с кем, и она снова написала своей тетке в Идзуми:
"Я от всей души благодарю вас за то, что вы прислали мне все, о чем я просила. Боюсь надоесть вам своими просьбами, но случилось так, что нынешним вечером мне непременно надо подать гостям рисовое печенье - мотии17. Пожалуйста, пришлите вместе с ним еще немного каких-нибудь сладостей. Я думала, что гостья пробудет у нас всего день-другой, но ей придется сорок пять дней ожидать, чтобы можно было продолжать дорогу со счастливым предзнаменованием. Позвольте мне оставить у себя ненадолго присланные вами вещи. Кстати, не найдется ли у вас красивого тазика для умывания? Простите, что я докучаю вам множеством просьб, но вы, тетушка, всегда были для меня главной опорой в жизни…"
От Митиери прибыло любовное послание:

Вдали от тебя, в одиночестве,
Хочу быть с тобой неразлучно,
Как телу всегда сопутствует
Его отраженный образ
В глубинах ясного зеркала.
Отикубо впервые послала своему возлюбленному ответную песню:

Пусть верным спутником кажется
Послушное отраженье,
Но слишком оно изменчиво.
Любой появляется образ
В глубинах ясного зеркала.
Почерк у нее был удивительно изящный. Восхищенный взгляд, которым смотрел на ее письмо Митиери, без слов говорил о том, что любовь в его сердце обрела новые силы.
Акоги получила от своей тетушки такой ответ: "Я всегда мечтала заменить тебе твою покойную мать, ведь у меня нет собственных дочерей. Заботиться о тебе, как о родном детище, окружить тебя самым нежным попечением, чтобы жизнь твоя текла легко и радостно, - вот что было всегда моим самым заветным желанием. Но, сколько раз я ни присылала за тобой, ты неизменно отвечала мне отказом. Как же было мне не обижаться на тебя! Распоряжайся как хочешь всем, что я тебе прислала. Посылаю тебе и тазик для умывания. Но я удивлена! Ведь во дворце, где ты служишь, такие вещи должны быть в изобилии… Что ж ты раньше не попросила меня прислать их? Неприятно и унизительно нуждаться в самом необходимом. Как это могло случиться? Мотии - дело нехитрое, я сейчас же их приготовлю. Но твои просьбы наводят меня на мысль, что в доме у вас появился молодой зять. Верно, готовится угощение в честь третьей ночи. Что б там ни было, хочу тебя повидать, я стосковалась по тебе. Проси у меня все, что только тебе понадобится. Муж мой управляет владениями, приносящим очень хороший доход, и я могу прислать любую вещь, в которой у тебя встретится нужда".
Акоги была вне себя от радости, получив это письмо, такое нежное и ласковое. Она показала его своей госпоже.
- К чему это угощение? - недоуменно спросила Отикубо.
- Так. Есть один маленький повод, - лукаво усмехнулась Акоги.
Скоро из дома ее тетки доставили великолепный о-дзэн18. Тазик для умывания тоже радовал глаза. В большой корзине был ослепительно белый рис и бережно завернутые в бумагу лакомства и закуски.
"Нынче как раз третья ночь после их первой встречи, - думала Акоги, вынимая из корзины и раскладывая на подносе разные кушанья: сухую рыбу, фрукты, каштаны. - Я смогу подать отличное угощение, как следует по обычаю".
Но когда день стал склоняться к вечеру, дождь, притихший было, полил снова, грозя сделать дороги непроезжими. У Акоги душа была не на месте от страха, что обещанное теткой "печенье третьей ночи" не успеет прибыть вовремя. Но вдруг слуга под большим зонтом принес ларец из дерева магнолии. Словами не выразить, как обрадовалась Акоги.
Открыла крышку, взглянула… И когда только тетушка успела? Было там и печенье двух сортов с душистыми травами, и обычное печенье тоже двух сортов, все самого миниатюрного размера, и притом искусно окрашенное в разные цвета… А в сопроводительной записке говорилось:
"Я изготовила это печенье второпях. Вряд ли я сумею угодить своей стряпней изысканному вкусу твоих гостей. Очень жалею, что у меня не было возможности проявить в полной мере мое усердие".
Посланец спешил вернуться, пока дождь не сделает дорогу совсем непроходимой, он даже отказался от угощения и только выпил немного вина.
Акоги, полная радости, поспешно набросала короткое письмецо:
"Благодарность мою не выразить словами!"
Наконец все приготовления были успешно закончены. О, счастье!
Она положила немного печенья в чашечку с крышкой и отнесла своей госпоже.
С наступлением темноты дождь полил такими яростными потоками, что страшно было даже голову высунуть из дома.
Митиери сказал меченосцу:
- Жаль, но, кажется, нельзя будет мне туда поехать. Взгляни, что делается на дворе.
- Вы только начали посещать этот дом, - ответил меченосец с озабоченным видом, - были там всего раз другой. Очень досадно, если сегодня вы не сможете поехать. Но, на беду, зарядил такой дождь… Что ж делать, это не ваша вина. Извольте только написать госпоже, почему вы сегодня не можете быть у нее.
- Это верно.
Митиери поспешно взялся за кисть:
"Я думал посетить вас нынче ночью, но проливной дождь помешал мне. Не подумайте обо мне дурного. Сердце мое по прежнему вам предано".
Меченосец отправил Акоги записку:
"Я скоро буду. Молодой господин тоже собирался к вам и очень огорчен тем, что дороги стали непроезжими".
Все хлопоты Акоги кончились ничем. В жестокой досаде она ответила меченосцу:
"Ах, вот оно что! Дождь, видите ли, помешал! А разве не говорит старая песня:

Пусть льется дождь еще сильней.
Я встречусь все равно
С моей любимой.
Но у господина сакон но сесе нет сердца! Ты пишешь самым беззаботным образом, что явишься к нам один. Навлек на мою госпожу такое несчастье, а самому и горя мало! О, недаром поется в песне:

Но если этой ночью
Ты не придешь ко мне,
Что ждать тебя напрасно?
Так он не изволит прийти даже на третью ночь! Ну и пусть!"
Отикубо написала только:

Ах, часто и в былые дни
Роняла я росинки слез
И смерть звала к себе напрасно,
Но дождь печальной этой ночи
Сильней намочит рукава.
Письма эти были доставлены поздно вечером. Уже минул час Пса19, когда Митиери при свете огня увидел стихотворение Отикубо, его сердце переполнилось жалостью к ней. Прочтя письмо жены меченосца, он заметил:
- Здесь много несправедливых упреков, но ведь нынче и в самом деле третья ночь! Пропустить ее не предвещает ничего хорошего.
Дождь полил еще сильнее. В печальной задумчивости юноша полулежал, опершись щекой на руку.
Меченосец, тяжело вздохнув, собрался было отправиться в дорогу один, но Митиери окликнул его:
- Подожди немного! Ты что хочешь делать? Идти туда?
- Да, я хочу сказать им несколько слов в утешение.
- Ну, в таком случае и я с тобой.
- Вот это отлично!
- Достань мне большой зонт. Я сейчас переоденусь. - И с этими словами Митиери прошел в глубь дома, а меченосец отправился искать зонт.
Между тем Акоги, не зная, что Митиери решился прийти пешком, несмотря ни на что, громко жаловалась:
- Ах, проклятый дождь!
Отикубо увидела, что Акоги выходит из себя от досады, и, стараясь скрыть огорчение, спросила:
- Отчего ты так бранишь его?
- Да, если б он еще моросил понемногу! Так вот нет же, как назло, хлынул потоком, противный!
Отикубо еле слышно прошептала слова из одной песни о любви:

Узнав о печали моей,
Дождь пролил потоки слез…
"Что у нее на сердце?" - смутилась Акоги и молча прилегла, подперев голову рукой.
Между тем Митиери скинул с себя верхнюю одежду, надел взамен простое некрашеное платье и пустился в дорогу в сопровождении одного только меченосца. Спрятавшись от дождя вдвоем под одним огромным зонтом, они потихоньку открыли ворота и крадучись вышли на дорогу.
Стояла непроглядная тьма. Спотыкаясь, путники еле брели по скверной, усеянной выбоинами дороге, как вдруг на перекрестке им попалась навстречу ватага каких-то челядинцев с факелами в руках.
Крича во все горло, они сгоняли прохожих с дороги; видно, должна была проехать важная персона.
Улица была такая тесная, что укрыться от них было негде. Митиери и меченосец попробовали было пройти незамеченными вдоль стены, прикрываясь зонтом, чтобы их не узнали в лицо, но стражники загалдели:
- Эй вы там, прохожие люди! Куда это вас несет ночью в темноте под проливным дождем? И почему вы только вдвоем? Хватай их!
Что было делать! Пришлось остановиться, как было приказано, на самом краю дороги. Стражники, размахивая факелами перед самым их носом, орали:
- Гляньте ка, да у них ноги совсем белые! Выходит, это не грабители с большой дороги.
Но один возразил:
- Так что же! У домушников ноги всегда белые.
Митиери с меченосцем попробовали было пройти дальше, но стражники крикнули:
- Наглецы! Как вы смеете стоять во весь рост! А ну, кланяйтесь в землю, живо! - и давай молотить кулаками но зонту.
Хочешь не хочешь, пришлось бить челом на грязной, покрытой навозом дороге.
Но грубияны не унимались:
- А-а, вы еще нарочно зонтом загораживаетесь! - и потянули зонт в сторону, так что оба молодых человека свалились прямо на груду навоза.
А стражники, освещая их огнем факелов, издевались над ними:
- Вон на том, глядите, шелковые штаны. Это какой-нибудь бедняк вырядился так, чтобы пойти к своей любовнице.
Наконец они ушли, и путники могли подняться на ноги.
- Это, видно, начальник дворцовой стражи делал ночной обход, - разговаривали они между собой смеясь. - Душа в пятки ушла от страха. "Домушники с белыми ногами". Ловко придумали. Вот потеха!
- Ну, идем скорее домой! - воскликнул Митиери. - Мы перемазались в навозе. От нас дурно пахнет. Если явимся в таком виде к нашим возлюбленным, то нас ждет плохой прием. Еще, чего доброго, отвернутся от нас.
Меченосец прыснул от смеха.
- О нет! Если мы придем в такой проливной дождь, то докажем нашу преданность. Им покажется, что от нас исходит не вонь, а сладчайшее благоуханье. К тому же мы уже прошли более половины дороги. Домой возвращаться - дальше. Прошу вас, будем продолжать наш путь.
Митиери согласился с ним в душе, что жалко будет упустить такой случай доказать Отикубо, насколько глубока его любовь, и снова пустился в дорогу.
Ворота были уже закрыты на ночь, и они с трудом достучались.
Меченосец провел молодого господина в свою комнату.
- Прежде всего нам нужна вода, - сказал он и, обмыв ноги Митиери, помылся сам.
- Встанем утром пораньше и уйдем затемно. Нечего мешкать. Вид у нас самый плачевный, - решил Митиери и постучал в окно комнаты своей возлюбленной.
Отикубо была полна печали, думая, что ее покинули, - так скоро и так жестоко! Но больше всего она боялась, что строгая мачеха все узнает…
Бедняжка глаз не могла сомкнуть.
Уткнувшись в свою подушку, она заливалась слезами.
Акоги, огорченная тем, что все ее труды пропали даром, лежала, опершись на руку, напротив своей госпожи. Услышав стук, она проворно вскочила.
- Что это? Кажется, в окно постучали…
- Отоприте! - послышался голос.
Изумленная Акоги подняла решетчатую створку, и Митиери появился в комнате, но в каком виде! На нем сухой нитки не было.
"Неужели пешком?" - подумала Акоги. Чувство радостной благодарности переполнило ее сердце до краев.
- Как случилось, что вы так промокли? - спросила она.
- Да вот твой муж, Корэнари, все тревожился, что ему предстоит строгий расчет с твоей госпожой, и мне стало его жаль. Я тоже закатал свои хакама до самых колен, подвязал шнурками - и в путь! Но по дороге упал прямо в грязь, - говорил он, торопливо раздеваясь. Акоги накинула на него одежду своей госпожи.
- Дайте сюда, высушу! - сказала она, принимая от него сырое платье.
Митиери подошел к своей возлюбленной и сказал с упреком:
- Разве я не заслужил того, чтобы меня крепко обняли и сказали мне: "Ах, в каком виде вы пришли, бедный мой!"
Он протянул к ней руки и почувствовал, что рукава ее слегка влажны. "Так, значит, она плакала!" Митиери был тронут и сложил такую начальную строфу:

О том, что грустила ты,
Без слов говорят
Твои рукава.
Отикубо закончила танку, молвив в ответ:

Ах, это печалится дождь,
Узнав о моей судьбе.
- Вы говорите, что дождь печалится о вашей судьбе? Но тогда зачем же он льет понапрасну? Ведь я здесь! - И он опустился на ложе рядом с ней.
Акоги красиво уложила печенье на крышке ларца и подала со словами:
- Отведайте, пожалуйста!
Митиери отозвался:
- Сил нет, как спать хочется.
- Ах, что вы! Нынче вечером непременно надо съесть немного этого печенья.
- Почему? - поднял он голову и увидел "печенье третьей ночи". "Кто это так красиво его приготовил? - подумал Митиери. - Значит, меня ждали!" Ему вдруг стало смешно. - Ах, это мотии! Я слышал, что новобрачных угощают этим печеньем, согласно старинному обряду. Что за обряд такой?
- А вы будто до сих пор не знаете? - ехидно заметила Акоги.
- Конечно, нет. Когда же одинокому холостяку случается пробовать свадебное печенье?
- Новобрачный должен съесть три штуки.
- Просто напросто? Как это обыденно! Три штуки? А сколько же должна съесть новобрачная?
- Сколько ее душе хочется, на это нет правил, - засмеялась Акоги.
- Ну, тогда и вы отведайте, - сказал он Отикубо, но она смущенно отказалась.
Митиери с торжественным видом съел три штуки.
- А что, молодой муж Саннокими тоже ел это печенье, как я?
- Уж само собой, ему тоже подавали, - улыбнулась Акоги.
Было уже поздно, и молодые скоро уснули. Акоги пошла к меченосцу. Он был еще совсем мокрый и сидел, съежившись в комок от холода.
- Как ты промок! Зонта, что ли, не было?
Меченосец тихим голосом рассказал ей про встречу с ночной стражей.
- Ну, что ты скажешь? О такой пылкой страсти мир не слыхал ни в наше время, ни в седую старину, - смеясь, заметил он. - Согласись, что такая любовь беспримерна!
- Да, конечно, он увлечен, - ответила Акоги. - Это правда! Но любит он далеко еще не так сильно, как надо бы.
- "Не так сильно"! Сказала тоже! Женщина всегда тем и досаждает, что никак не возьмет в толк, к чему обязывает человека его положение в свете. А по мне, любую обиду можно простить за один такой сердечный порыв, какой был у него этой ночью.
- Это ты в свою пользу говоришь, - отозвалась Акоги, засыпая. И вдруг у нее вырвалось: - Нет, правда, какой был бы ужас, если б он сегодня не пришел!
Беседуя так, они уснули.
Ночь близилась к концу. Забрезжил рассвет. Митиери не хотелось расставаться со своей возлюбленной.
- Зачем торопиться домой? Кругом все еще тихо, - говорил он.
Акоги места себе не находила от беспокойства. Ведь именно сегодня ее господа должны были вернуться из поездки в Исияма. Соберется много людей, кто нибудь и сюда может заглянуть по дороге. Она торопливо хлопотала, чтобы подать поскорее завтрак и воду для умывания.
- Меченосец заметил встревоженный вид Акоги.
- Ты что суетишься?
- Как же мне быть спокойной? Он в такой тесной комнатке, там негде спрятаться, все на виду… Я в ужасном страхе, вдруг кто-нибудь придет.
- Велите подать мой экипаж. Я сейчас тихонько выйду, - сказал Митиери. Но в эту самую минуту послышался шум голосов. Это вернулись господа и слуги, ездившие на поклонение в Исияма. Теперь экипаж ни к чему. Митиери уже не мог покинуть дом.
У Отикубо сердце разрывалось от страха при мысли, что сейчас кто-нибудь заглянет в ее каморку. Акоги тоже не помнила себя от испуга. Но даже в таком смятении чувств она не забыла подать молодому господину поднос с хорошо приготовленным завтраком и воду для умывания. А между тем прибывшим господам понадобилась служанка. Не успела мачеха выйти из экипажа, как начала кричать во весь голос.
- "О, несчастье!" - Акоги поспешно отодвинула седзи, которые отгораживали ее клетушку в маленьком домике, и выбежала, даже не закрыв за собой скользящую дверь. Когда она пришла на веранду главного дворца, госпожа Китаноката язвительно сказала ей:
- Все наши спутники устали с дороги и пошли отдохнуть. Ты все время ничего не делала, а между тем даже не сочла нужным выйти нам навстречу. Помни: самые неприятные слуги - это те, которые держат чью-нибудь сторону против своих господ и умеют только досаждать. Можешь отправляться к своей Отикубо.
Акоги в душе обрадовалась, но постаралась сделать виноватое лицо.
- Простите, пожалуйста! Вы так внезапно приехали, что я не успела переодеться.
- Хорошо, хорошо. Подай скорее умываться.
Акоги поторопилась уйти, не чуя под собой ног от радости. Тем временем поспел завтрак. Она сбегала на кухню, выпросила у стряпухи немного разных лакомств в обмен на белый рис, полученный ею от тетки, и подала Митиери отличный завтрак. Митиери, знавший, что его возлюбленная во всем терпит недостаток, изумился такому изысканному угощению. "Где только Акоги все это раздобыла?" - думал он.
Юноша еле притронулся к кушаньям, а Отикубо совсем отказалась от еды. Акоги положила завтрак в лакированную чашку с крышкой и угостила меченосца на славу.
- Я уж давненько сюда хожу, а так лакомо едать мне здесь еще не приходилось. Наверно, все это на радостях, что молодой господин изволил прийти прошлой ночью, несмотря ни на что, - поддразнил свою жену меченосец.
- Это "дорожный посошок", чтобы ты со мной простился поласковее…
- Ах, даже страх берет, до чего хитра!
Так обменивались шутками Акоги с меченосцем.
Молодые не вставали с ложа до самого полудня. И надо же было случиться, что мачеха зашла в домик Отикубо. Она редко заглядывала к падчерице, а тут вдруг ей с чего то пришло в голову отодвинуть седзи в глубине покоев. Седзи20 двигались очень туго.
- Отворите! - повелительно крикнула госпожа Китаноката.
При звуках этого голоса молодые женщины пришли в ужасное смятение.
- Впустите ее! Если она отодвинет занавес и заглянет сюда, я накроюсь с головой, - успокаивал их Митиери.
Они-то отлично знали, что мачеха способна заглянуть во все углы, но спрятать юношу больше было негде. Отикубо, замирая от страха, села перед занавесом.
- Отчего так долго не открываете? - сердилась мачеха.
- Барышня затворилась и будет два дня, сегодня и завтра, совершать "обряд поста и воздержания", - отозвалась Акоги.
- Что за лишние церемонии! Напускает на себя важность! Где же это слыхано - совершать такой обряд в чужом доме!
- Открой! Пусть войдет! - приказала Отикубо.
Акоги отодвинула седзи, и мачеха ворвалась, кипя от ярости, уселась на самой середине комнаты, подняв одно колено кверху, и стала водить вокруг зорким взглядом. Ей сразу бросилось в глаза, что комната убрана совсем по новому. Перед постелью висел занавес. Сама девушка была принаряжена, а в воздухе носился тонкий аромат. Мачехе это показалось подозрительным.
- Почему здесь все по новому? Что нибудь случилось в мое отсутствие? - спросила она.
Отикубо залилась румянцем.
- Нет, ничего особенного.
Митиери захотел узнать, как выглядит мачеха, о которой он столько наслышался. Он поглядел на нее в щель между двумя полотнищами занавеса. На мачехе было платье из белого узорчатого шелка, а под ним еще несколько из светло алого шелка, не лучшего качества. Лицо довольно плоское, - настоящая Госпожа из северных покоев.
Рот у нее был не лишен приятности, так что мачеха могла бы казаться даже довольно привлекательной, если б не густые брови, придававшие ее лицу злое выражение.
- Я к тебе с просьбой. Сегодня я купила прекрасное зеркало21, и мне кажется, что оно как раз подходит по размеру к твоей шкатулке. Одолжи мне ее на время.
- С удовольствием, пожалуйста, - ответила Отикубо.
- Ты всегда охотно соглашаешься, очень мило с твоей стороны. Так я возьму шкатулку.
Она придвинула шкатулку к себе, вынула из нее зеркало Отикубо и попробовала вставить свое новое зеркало. Оно как раз подошло к шкатулке.
- Отличное зеркало я купила! И шкатулка хороша, такого лака макиэ22 теперь не делают, - говорила мачеха, любовно поглаживая шкатулку.
Акоги стало нестерпимо досадно.
- Но у моей барышни теперь не будет шкатулки для зеркала. Как же без нее?
- Ничего, я куплю ей другую, - сказала мачеха, вставая с места. Вид у нее был очень довольный.
- А откуда у тебя такой красивый занавес? И другие появились вещи, которых я раньше не видела… Ох, боюсь, что это неспроста! Нет, неспроста это…
При мысли, что Митиери все слышит, Отикубо готова была умереть от стыда. Она ответила только:
- Я попросила прислать эти вещи из дома моей матушки, без них комната выглядит неуютно.
Эти слова не рассеяли подозрений мачехи. Как только она вышла из комнаты, Акоги дала волю своему возмущению:
- Ах, до чего же обидно! Мало того что эта скупердяйка никогда ничего вам не дарит, так еще и последнее норовит отобрать. Когда праздновали свадьбу барышни Саннокими, она у вас забрала ширмы и много других хороших вещей, будто бы на время. И как она уверяла: "Я починю их для тебя и снова верну". Но только и сейчас эти ширмы стоят у вашей мачехи, будто ее собственные. Все забрала: и чашки, и разную другую посуду, и утварь… Вот попрошу у господина, чтобы он велел все вернуть, и заберу обратно. Ведь она все эти вещи без зазрения совести отдала своим дочерям. У моей барышни добрая душа, вот бессовестная мачеха и пользуется этим. Но дождешься от нее благодарности! Как же!
- Что ты, матушка непременно вернет все вещи, когда минует в них надобность, - успокоительно сказала Отикубо, которую позабавила гневная вспышка Акоги.
Митиери слушал и думал: "Как она добра!" Отодвинув занавес, он притянул к себе Отикубо и спросил:
- Мачеха ваша еще довольно моложава на вид. А что, дочери похожи на мать?
- О нет, все они очень хороши собой, - ответила Отикубо. - Матушка выглядела сегодня хуже обычного и потому могла показаться вам безобразной. А на самом деле она совсем не такая!
Отикубо немного оттаяла и показалась ему такой милой, что он подумал: "Как горько пришлось бы мне пожалеть, если б я отказался от этой любви, не ожидая многого. Счастье, что этого не случилось!"
Вскоре мачеха в самом деле прислала другую шкатулку для зеркала. Это был покрытый черным лаком ящичек старинного фасона - размером девять вершков в ширину, восемь в высоту, - обветшалый до того, что местами лак с него облупился. Но мачеха велела сообщить: "Это шкатулка очень ценная. Она не расписана золотом, зато лак старинной работы".
Акоги, посмеиваясь, попробовала вложить зеркало в шкатулку, но оказалось, что они совсем не подходят друг к другу по размеру.
- Ах, какая гадость! Уж лучше пусть зеркало так лежит, без шкатулки. Смотреть не хочется, до чего безобразна!
Отикубо мягко остановила ее:
- Не говори так, прошу тебя. Я с благодарностью принимаю эту прекрасную вещь.
И отослала молодую служанку обратно. Митиери взял в руки шкатулку и усмехнулся:
- Где только ваша мачеха отыскала такую древность? Если все ее вещи похожи на эту, то в мире нет им подобных. Я даже чувствую нечто вроде священного трепета перед этой почтенной реликвией старины.
На рассвете он вернулся к себе домой. Отикубо поднялась с постели.
- Как удалось тебе так искусно скрыть от людских глаз мой позор? Ведь это счастье, что у нас был занавес!
Акоги все ей рассказала. Она еще была молода годами, уже умела придумывать разные хитрые уловки! Отикубо почувствовала к ней и жалость и нежность. "Видно, недаром ее раньше звали Усироми - "Оберегающая", - подумала она.
Рассказав со слов меченосца обо всем, что случилось молодыми людьми прошлой ночью, Акоги воскликнула:
- Подумайте, как сильно любит вас молодой господин! Ах, если только сердце его окажется постоянным, какое это будет счастье! Никто на свете не посмеет больше унижать и презирать вас.
Но Митиери не смог прийти на следующую ночь, потому что ему пришлось нести караульную службу в императорском дворце.
Утром он прислал письмо, в котором все объяснял. "Прошлой ночью я должен был нести стражу во дворце государя и потому не мог посетить вас. Уж, наверно, Акоги накинулась с упреками на беднягу Корэнари. Воображаю себе эту сцену! От кого только она научилась так браниться? При этой мысли у меня перед глазами, как живая, встает ваша мачеха, - даже становится жутко! Какой теперь мне кажется ничтожной былая любовь моя к тебе, вспоминал я ночью слова старинной песни. А от себя скажу:

Когда-то было не так!
Когда-то вдали от тебя
Все ночи я спал безмятежно.
Теперь на одну только ночь
С тобою мне грустно расстаться.
Не думаете ли вы, что пора вам покинуть дом, где вы терпели одни только притеснения? Я поищу для вас такое укромное убежище, где жизнь ваша станет радостной".
- Я мигом доставлю ответ, - пообещал меченосец. Прочитав письмо Митиери, Акоги сказала своему мужу:
- Ну и болтун же ты! Намолол обо мне всякую всячину. Я-то говорила с тобой откровенно, думая, что ты никому на свете не скажешь… А ты надо мной посмеялся!
Отикубо написала ответ:
"Прошлой ночью вы не посетили меня. В старой песне говорится:

Еще безоблачно небо,
Но влажен конец рукава,
Конец любви предвещая
Ах, верно, в сердце твоем
Осень уже настала?
А от себя скажу вам:

О, я узнала теперь:
Нет на свете сердец,
Способных любить неизменно!
Что мне готовит моя
Грустная участь, но знаю…
Вы зовете меня покинуть дом моего отца. Но как сказал один поэт:

Закрыты наглухо врата.
Не убежать из мира скорби.
Я не вольна уйти отсюда. А вам, должно быть, неприятно бывать здесь. Правду, видно, сказала мне Акоги: "Человек, виновный перед вами, теперь страшится вас…"
Как раз когда меченосец собирался отнести это письмо, куродо вдруг позвал его к себе. Меченосец поспешил на зов своего господина, сунув впопыхах письмо за пазуху.
Куродо приказал причесать себя. Когда надо было распустить волосы на затылке, он наклонил голову, меченосец тоже поневоле наклонился вперед и не заметил, как письмо выскользнуло у него из за пазухи. Куродо незаметно схватил его. После того как прическа была закончена, он прошел во внутренние покои и, полный любопытства, сказал Саннокими:
- Погляди-ка на это письмо. Корэнари потерял его.
И передавая письмо жене, заметил:
- Прекрасный почерк.
- О! Да это рука Отикубо! - воскликнула Саннокими.
- Как ты сказала? Отикубо? Чудное имя! Какой же это женщине дали имя Каморка?
- Есть у нас такая… Шьет на нашу семью, - коротко ответила Саннокими и взяла письмо, которое показалось ей очень подозрительным.
Между тем меченосец убрал сосуд, в котором находилась вода для смачивания волос, и, собираясь уходить, пошарил рукой у себя за пазухой: нет письма! В испуге он стал перетряхивать свое платье, развязал шнур на груди, искал искал, письмо исчезло, как будто его и не было. "Куда ж оно делось?" При этой мысли вся кровь бросилась ему в лицо. Но ведь он никуда не уходил из дома, письмо могло выпасть только здесь. Корэнари обыскал все кругом, поднял подушку, на которой сидел куродо, - нет нигде письма. Неужели кто-то его нашел? "Что ж теперь будет?" - думал в отчаянии меченосец. Подперев рукой голову, он сидел как потерянный.
В это время вдруг вошел куродо и сразу заметил, с каким расстроенным лицом сидит меченосец.
- Что с тобой, Корэнари? Ты сам не свой. Уж не потерял ли что-нибудь? - спросил он со смехом.
"Вот кто нашел письмо!" При этой мысли меченосец так и обмер! Он принялся умолять куродо:
- Прошу вас, отдайте мое письмо.
- Я то ничего не знаю… А вот моя жена сказала насчет тебя: "Видно, не удержала его гора Суэно Мацуяма…"
Меченосец вспомнил песню:

Скорей волна морская
Перебежит через вершину
Суэ но Мацуяма,
Чем изменюсь я сердцем
И для другой тебя покину!
Он понял, что его подозревают в измене Акоги ради Отикубо.
Совестно ему было признаться жене в своей ребяческой оплошности, но что оставалось делать! Он пошел к ней и стал рассказывать, вне себя от волнения:
- Только что я собирался отнести письмо по назначению, как меня позвал мой господин куродо и приказал сделать ему прическу, а пока я его причесывал, он незаметно вытащил у меня письмо. Вот какая беда случилась!
Акоги ужаснулась:
- Ах, какое несчастье! Может выйти большая беда. Старая госпожа и без того глядела на мою барышню так, будто подозревала что-то. Она поднимет ужасный шум.
Обоих от волнения даже пот прошиб. И в самом деле Саннокими показала это письмо своей матери.
- Посмотрите, какое письмо попалось мне в руки.
- А-а, так и есть. Я сразу заметила что-то неладное. Но кто же ее любовник? Письмо, ты говоришь, было у меченосца? Наверно, это он и есть. Он, должно быть, пообещал выкрасть ее отсюда, ведь в письме говорится, что из этого дома трудно уйти. А я-то думала не выдавать ее замуж. Досадное вышло дело! Если она возьмет себе мужа, то ей уже нельзя будет жить здесь по прежнему. Она поселится с ним где-нибудь. Поэтому ты смотри - никому ни слова!
Госпожа из северных покоев спрятала любовное письмо, решив потихоньку следить за падчерицей. Меченосцу и Акоги показалось очень подозрительным то обстоятельство, что, против их ожидания, никакого шума в семье не поднялось.
- Ваше письмо украли! Стыдно признаться в этом, но что делать, приходится. Пожалуйста, напишите другое, - попросила Акоги свою молодую госпожу.
Словами не выразить, как встревожилась Отикубо. При мысли о том, что мачеха, несомненно, видела письмо, ей сделалось дурно.
- Ах, я не в силах писать еще раз! - простонала она. Отчаянию ее не было предела!
Меченосец со стыда не посмел показаться на глаза Митиери и спрятался в комнате своей жены.
Митиери так и не узнал ни о чем и поспешил прийти, как только стемнело.
- Почему вы мне ничего не ответили? - спросил он.
- На беду, письмо мое попало в руки матушки, - ответила Отикубо.
Митиери думал уйти, как только начнет светать, но, когда он проснулся, на дворе уже стоял белый день, кругом сновало множество людей, нечего было и надеяться проскользнуть незамеченным. Он снова вернулся к Отикубо.
Акоги, как всегда, принялась хлопотливо готовить завтрак, а молодые люди стали тихо беседовать между собой.
- Сколько лет исполнилось вашей младшей сестре Синокими? - спросил между прочим Митиери.
- Лет тринадцать - четырнадцать. Она очень мила.
- Ах, значит, это правда! Я слышал, будто отец ваш - тюнагон - хочет выдать ее замуж за меня. Кормилица Синокими знакома кое с кем из моих домашних. Она принесла письмо из вашего дома, в котором идет речь о сватовстве. Мачеха ваша тоже очень хочет, чтобы этот брак устроился, и кормилица стала вдруг осаждать моих домочадцев просьбами помочь в этом деле. Я собираюсь попросить, чтобы вашей семье сообщили мой отказ, поскольку я уже вступил с вами в брачный союз. Что вы об этом думаете?
- Матушке это, верно, будет очень неприятно, - проговорила Отикубо, и ее детски наивный ответ пленил Митиери.
- Ходить сюда к вам на таких правах кажется мне унизительным. Я бы хотел поселить вас в каком нибудь хорошем доме. Согласны ли вы?
- Как вам будет угодно.
- Вот и прекрасно.
В таких беседах коротали они время.

Комментарии

17 Мотии (свадебное угощение) - приготовлялось из отбитого в ступке вареного риса. Согласно древнему свадебному ритуалу, новобрачным на третью ночь подавались особые мотии в честь божественной четы Идзанаги и Идзанами

18 о-дзэн - японский низенький столик для еды

19 Час Пса - время с шести до восьми часов вечера

20 Седзи - в японском доме легкие раздвижные перегородки, оклеенные бумагой

21 …я купила прекрасное зеркало… - Древние зеркала были из бронзы

22 Лак макиэ - лак, украшенный золотом и серебром

Глава четвертая

Настали сумерки. Опустили решетчатые створки окон, зажгли огонек в масляном светильнике. Как раз когда Отикубо собиралась взяться за шитье, чтобы поскорей от него отделаться, в дверь потихоньку заглянула сама Госпожа из северных покоев. Ей не терпелось узнать, как подвигается работа.
Видит, куски ткани разбросаны в беспорядке, как попало, огонь зажжен, а перед постелью - занавес. Что же это! Спит она мертвым сном, что ли? Мачеха вспыхнула от гнева и принялась вопить:
- Господин мой супруг, пожалуйте сюда! Эта Отикубо издевается надо мной, совсем от рук отбилась. Выбраните ее хорошенько! У нас в доме такая спешка, а она не выходит из-за полога - и откуда только взялся такой! Я его раньше и в глаза не видела…
В ответ послышался голос тюнагона:
- Не кричи на весь двор. Иди сюда поближе!
Постепенно их голоса стали удаляться, так что последних слов нельзя было разобрать.
Митиери первый раз услышал имя Отикубо.
- Что это за имя? Она, кажется, назвала вас "Отикубо"?
Смущенная Отикубо чуть слышно прошептала:
- Ах, не знаю…
- Как можно было дать своей дочери такое имя - "Отикубо" - "Каморка"… Бесспорно, оно годится только для девушки самого низкого звания. Не очень-то красивое прозвище! А мачеха ваша не помнит себя от ярости! Могут случиться большие неприятности. - С этими словами Митиери снова лег на постель.
Отикубо кончила шить хакама и взялась за ситагасанэ. Опасаясь, что она не кончит к сроку, мачеха подступила к тюнагону с неотвязными просьбами, чтобы он сам пошел и как следует отчитал девушку.
Не успел тюнагон открыть дверь, как сразу же, с порога, начал кричать на свою дочь:
- Это что еще, Отикубо, как ты ведешь себя? Ты не слушаешься хозяйки дома, валяешься целыми днями на постели… А ведь ты сирота, лишилась матери и, казалось бы, должна стараться заслужить к себе доброе отношение. Знаешь отлично, что работа спешная, так нет же, набрала шитья от чужих, а для своих ничего делать не желаешь. Что у тебя за сердце! - И добавил в заключение: - Если к утру все не будет готово, ты мне больше не дочь!
Отикубо не в силах была отвечать. Слезы брызнули градом у нее из глаз. Тюнагон повернулся и ушел.
Возлюбленный ее все слышал, от слова до слова! Может ли быть унижение хуже этого!
Митиери знает теперь, что ей дали вместо имени презрительную кличку "Отикубо". О, если б она могла умереть тут же, на месте. Шитье выпало у нее из рук. Она повернулась спиной к огню, силясь скрыть слезы.
Митиери почувствовал невыразимую жалость. Бедная! Как ей, должно быть, сейчас тяжело. У него самого полились слезы сочувствия.
- Приляг, усни немного!
Он насильно уложил свою возлюбленную на постель и стал утешать самыми нежными словами.
"Так, значит, ее зовут Отикубо! Ей, верно, неловко было, когда я так откровенно удивился… Ах, бедняжка! Мало того, что у нее жестокая мачеха, но даже и родной отец к ней безжалостен. Видно, и в его глазах она ничего не стоит. Погодите же! Я покажу вам, как она хороша", - решил про себя Митиери.
Госпожа из северных покоев боялась, что без посторонней помощи Отикубо не сможет закончить шитье вовремя. Слишком большая работа для одного человека, и к тому же она, верно, разобиделась. Поэтому мачеха приказала одной своей приближенной женщине:
- Пойди к Отикубо, помоги ей шить.
Женщину эту, очень миловидной наружности, звали Сенагон. Придя к Отикубо, Сенагон спросила:
- Чем я могу помочь вам? А скажите, почему вы не встаете с постели? Вы больны? Госпожа так тревожится, что шитье не будет готово вовремя…
- Мне очень нездоровилось… Прежде всего надо подрубить края вот у этих хакама, - ответила Отикубо.
Сенагон принялась за работу.
- Если вам сейчас лучше, встаньте, пожалуйста. Я не понимаю, где надо заложить рубец.
Отикубо начала показывать ей, где надо шить. Митиери, по своему обыкновению, стал осторожно подглядывать. Озаренное огнем светильника лицо Сенагон показалось ему очень красивым. "Сколько миловидных женщин в нашей столице!" - подумал он.
Заметив, что глаза Отикубо покраснели и опухли от слез, Сенагон пожалела ее.
- Скажу вам то, что думаю, но не примите мои слова за лесть. Ведь если я промолчу, вы не узнаете, как глубоко я вам сочувствую. А было бы очень жаль. Вот почему я решаюсь говорить с вами откровенно. Я предпочла бы лучше служить вам, чем старой хозяйке и ее дочерям, при которых я нахожусь неотлучно. За эти годы я хорошо узнала вашу кротость и доброту, и мне бы так хотелось служить вам! Но что поделать! Наш свет злоречив. Мне приходилось держаться от вас подальше, и я не смела даже тайно услужить вам.
- Даже старинные друзья, - ответила Отикубо, - и те не выказывают по отношению ко мне и тени участия. Как же обрадовали меня ваши слова!
Сенагон продолжала:
- Удивительно! Непостижимо! Что мачеха относится к вам несправедливо - это в порядке вещей. Но чтобы даже родные сестры так сторонились вас - это уж слишком! Вашей красоте можно позавидовать, а вы томитесь в одиночестве… Какая жестокость! А между тем в семью собираются принять нового зятя. Предстоит замужество вашей младшей сестры Синокими. Уж что бы там ни было, а все делается так, как захочет Китаноката, по ее заказу и приказу. Воля старой госпожи в доме закон.
- Я очень рада за сестру. А кто жених? - спросила Отикубо.
- Как я слышала, это господин сакон но сесе, сын главного начальника Левой гвардии. Все очень хвалят жениха. Говорят, что он бесподобно хорош собою и обещает сделать блестящую карьеру. Государь будто бы очень к нему благоволит. Он еще не женат, так что лучшего зятя и пожелать нельзя. Господин наш только и повторяет: "Лучшего жениха и не сыщешь!" Госпожа наша так хлопочет, так хлопочет! Кормилица барышни Синокими дружна с одной женщиной в доме отца жениха. Госпожа обрадовалась этому сверх меры. Она все время шепчется с кормилицей. Наверно, уж и письмо отправила с нею…
- И что же? - спросила Отикубо, которую очень позабавил этот рассказ.
Розовые блики огня озаряли ее блестящие от смеха глаза и полуоткрытые в улыбке губы. Лицо Отикубо было полно юной прелести и в то же время такого возвышенного благородства, что ее собеседница невольно почувствовала перед ней некоторую робость.
- И что же? Что ответил господин сакон но сесе?
- Вот уж этого я точно не знаю, но, кажется, выразил свое согласие. У нас в доме тайком спешно готовятся к свадьбе.
Митиери хотелось крикнуть из своего тайника: "Неправда!" - но он сдержался и не выдал себя. Сенагон продолжала:
- В доме прибавится новый зять, значит, вам, бедняжке, придется еще тяжелей. Если к вам посватается хороший жених, соглашайтесь скорее.
- Что вы, я так дурна собою, где мне мечтать о замужестве…
- Ах, ах, как у вас язык повернулся? Что вы такое говорите! Ваших сестер берегут как зеницу ока, а где им против вас, - ужаснулась Сенагон. - Вот что я вам скажу. Сейчас у нас в столице славится своей красотой господин бэн но сесе25. Про него даже говорят: "Красив, как герой, романа26 - знаменитый господин Катано". А моя двоюродная сестра как раз служит у него в доме. Недавно я ее навестила, и тут, по счастью, сам господин бэн но сесе зашел к ней в женские покои. Он знает, в чьем доме я служу, и был ко мне особенно внимателен. Молва была правдива, я не знаю никого, кто мог бы с ним сравниться красотой. Он спросил меня: "Говорят, у тюнагона, в доме которого вы служите, много дочерей. Каковы они собою?" - и стал подробно расспрашивать о всех по порядку, начиная с самой старшей. Я рассказала о каждой из ваших сестер понемножку, а потом поведала ему о вашей печальной участи. Господин бэн но сесе проникся к вам горячим сочувствием. "О такой, как она, я мечтал!" - воскликнул он и стал просить, чтоб я передала вам от него письмо. А я ему на это: "В доме много дочерей и кроме нее, а у бедняжки ведь нет матери, вот она и чувствует себя одинокой и заброшенной и вовсе не думает о любовных делах". Когда он услышал, что у вас нет матери, то еще больше пожалел вас. "Я, говорит, не ищу себе в жены девушку, избалованную успехами в обществе, а предпочту такую, которая уже хорошо знакома с печалями нашей жизни. И если эта девушка к тому же еще прекрасна собою, то именно она венец моих мечтаний! Такую я готов искать по всей Японии и даже дальше - в Индии и Китае. Вы говорите, что она сирота. А разве, за исключением особ, принадлежащих к моему дому, найдется хоть одна среди прислужниц государевой опочивальни, у которых были бы в живых оба родителя? Вот и той девушке, которую вы так восхваляете, лучше найти себе супруга и покровителя, чем вести такую жизнь, которая ей не по сердцу. И возьму ее к себе в дом и буду беречь, как драгоценное сокровище". Так пространно, с многими подробностями говорил он до глубокой ночи. А потом, каждый раз, когда я приходила к нему, он спрашивал: "Как насчет того дела? Передайте ей письмо от меня". Я отвечала: "Сейчас нет подходящего случая. Передам, как только смогу".
Во время всей этой длинной речи Отикубо не проронила ни единого слова. Вдруг постучала служанка и позвала Сенагон:
- У меня есть к вам спешное дело. - Сенагон вышла к ней. - К вам пожаловал гость, хочет с вами увидеться. Говорит, что ему нужно с вами побеседовать.
Сенагон ответила:
- Обожди минутку. Я сейчас приду.
И она вернулась в комнату Отикубо.
- Право, я хотела помочь вам, но ко мне неожиданно пришел один человек по срочному делу… Мы после продолжим наш разговор. Такая важная беседа не терпит спешки. Пожалуйста, не говорите госпоже, что я ушла раньше времени. Она рассердится и разбранит меня. Так я приду к вам опять при первом удобном случае.
Как только Сенагон ушла, Митиери отбросил прочь занавес.
- О, эта особа умеет красиво говорить, поневоле заслушаешься! Признаюсь также, что она очень хороша собою, но когда она заявила, что этот "господин Катано" - небывалый красавец, так мне даже глядеть на нее стало противно. А вы затруднялись в ответе, все время с тревогой поглядывая в мою сторону. Не будь меня здесь, вы бы, наверно, послали нежный ответ этому красавчику. Очень сожалею, что помешал. Если от него придет любовное письмо, всему конец! Он обладает какими-то особыми чарами. Стоит ему написать какой-нибудь женщине хоть строчку любовного признания, как готово! - бьет каждый раз в цель без промаха. Он потерял счет любовным связям с женами самых высокопоставленных особ и даже, говорят, самого микадо. Видно, по этой причине он вот уже сколько времени никак не получает повышения по службе. Но если вас одну из всего этого великого множества женщин он собирается сделать своим драгоценным сокровищем, то, верно, вы удостоились его особой любви, - говорил Митиери с досадой.
Отикубо, изумленная его внезапным гневом, не раскрывала рта.
- Ах, вы не изволите отвечать! Я насмехаюсь над тем, что вас интересует! Все столичные красавицы, от первой до последней, превозносят до небес этого "господина Катано". Можно ему позавидовать!
- Но я, наверно, не принадлежу к их числу, - еле слышно сказала Отикубо.
- Он происходит из могущественного рода. Вы займете в обществе положение наравне со второй женой микадо…
Отикубо, не понимая хорошенько, о чем он говорит, продолжала молча шить. Как прекрасны были ее руки снежной белизны, мелькавшие над работой!
Думая, что Сенагон помогает ее госпоже, Акоги ушла на некоторое время к себе в комнатку, чтобы побыть со своим мужем, которому нездоровилось. Отикубо кончила шить ситагасанэ и собралась подрубить края верхней шелковой одежды.
- Разбужу Акоги, - сказала она. - Надо, чтобы кто-нибудь держал шитье.
- Я сам натяну край, - вызвался Митиери.
- Как можно! Вам не подобает заниматься женской работой.
Но Митиери, не слушая ее, вышел из за полога, сел напротив и стал держать край одежды, подшучивая:
- Непременно буду вам помогать. Я в этом деле великий мастер.
Видно было, что он понятия не имел о том, как шьют женщины, и потому чересчур усердствовал. Отикубо, смеясь, стала закладывать рубец.
- Правда ли, что сестру мою Синокими хотят сосватать за вас? - спросила она.
- Думайте что хотите. Когда вы станете драгоценным сокровищем этого "господина Катано", я женюсь на Синокими, - засмеялся Митиери. Через некоторое время он стал уговаривать Отикубо: - Уж поздняя ночь. Ложитесь отдохнуть.
- Я скоро кончу. Вы ложитесь спать сами, не дожидаясь меня. Мне еще осталось вот тут дошить немного… Еще чуточку.
- Мне жалко, что только вы одна в доме не будете спать, - ответил Митиери и остался с нею.
А между тем Госпожа из северных покоев, опасаясь, что Отикубо, чего доброго, легла спать, тайком подкралась в ночной тишине к дверям ее каморки и прильнула к щелке, через которую она обычно наблюдала за падчерицей.
Но что это! Сенагон нигде не видно. Занавес отодвинут в сторону, и мачеха смогла заглянуть в глубь комнаты. Отикубо, сидевшая к ней спиной, торопливо подрубала кусок шелка. А какой то незнакомый юноша заботливо натягивал край ткани, сидя перед Отикубо.
Слипавшиеся от сна глаза мачехи вдруг широко раскрылись. Она стала жадно вглядываться. На плечи юноши была небрежно накинута красивая одежда из белого шелка, под ней виднелась другая - из дорогого, отливающего ярким глянцем алого шелка. А из под них, наподобие женского шлейфа, выбивались одежды цвета желтой горной розы…
Озаренное алым светом огня, лицо незнакомца казалось таким красивым, что трудно было отвести от него глаза. Оно привлекало какой-то особой прелестью.
Китаноката с изумлением подумала, что незнакомец превосходит своей красотой даже ее младшего зятя куродо, которого она особенно любила, предпочитая всем другим зятьям.
Она и раньше подозревала, что падчерица завела себе любовника, но, уж конечно, из людей самого низкого звания… А этот, сразу видно, не простой человек. И мало этого, еще до такой степени к ней привязан, что помогает ей в чисто женской, унизительной для мужчины, работе! Нет, это не мимолетная влюбленность, а настоящая любовь. Какой ужас! Если Отикубо займет высокое положение в обществе, то выйдет из-под ее власти и не будет уже подчиняться всем ее прихотям. При этой мысли мачеха забыла о шитье и замерла на месте, не помня себя от злобы. А между тем в комнате шел такой разговор:
- Я и то устал от непривычной работы. А вы, наверное, совсем засыпаете… Довольно вам шить. Пусть мачеха взбесится, по своему обыкновению. Позлите ее хорошенько!
- Но мне так грустно, когда она гневается на меня, - примирительно ответила Отикубо и хотела было шить дальше, но незнакомец, потеряв терпение, взмахом веера погасил огонь в светильнике.
- Ах, зачем! Я не успела сложить шитье, - воскликнула Отикубо.
- Пустяки! Сложим до утра где-нибудь в уголке.
Юноша собрал в кучу, как попало, недошитую одежду и бросил в угол, а потом нежно обнял Отикубо. Госпожа из северных покоев, которая все отлично слышала, невзвидела света от досады.
"Как он сказал? Позлите вашу мачеху, пусть взбесится… Верно, слышал, как я бранила свою падчерицу. Или, может быть, Отикубо рассказала? Как бы там ни было, все это ужасно, невыносимо! - В таких думах мачеха провела всю ночь без сна, терзаясь завистью. - Пойти пожаловаться мужу? Но у этого юноши такой благородный вид, он так великолепно одет, уж, наверно, он человек из хорошего общества. Еще, чего доброго, получится наперекор моим ожиданиям: муж обрадуется такому зятю. Нет, лучше наговорить мужу, что Отикубо в связи с простым слугой, с меченосцем. Вот, мол, какое дело случилось из за того, что девушку поселили отдельно от семьи. Может, запереть ее в кладовой? Ну, погодите! Вы хотели позлить меня, я вам этого не прощу. - В бешенстве мачеха придумывала всевозможные планы мести. - Вот что я сделаю! Посажу Отикубо под замок, любовник понемногу забудет ее и отступится. На счастье, в доме живет мой дядя, тэнъяку но сукэ27. Он беден, и ему перевалило за шестой десяток, но он охотник до молоденьких. Отдам ему Отикубо, пусть потешит себя вволю".
А между тем Отикубо и Митиери, ничего не подозревая, вели между собой любовные речи. С первыми лучами зари юноша ушел.
Проводив его, Отикубо сейчас же села за шитье, торопясь закончить то, что не успела сделать вечером.
Проснувшись, Китаноката первым делом подумала: "Если шитье не кончено, изругаю девчонку так, что ее кровавый пот прошибет!" - и послала к ней служанку с приказом:
- Сейчас же пришли работу. Она должна быть готова.
К ее удивлению, служанка вернулась с готовой работой. Все наряды были отлично сшиты и изящно сложены. Мачеха почувствовала, что не достигла своей цели. Как ей ни было досадно, но на этот раз пришлось оставить Отикубо в покое.

Комментарии

25 Красив, как герой романа - знаменитый господин Катано. - Роман об этом герое не дошел до наших дней. "Господин Катано" - нарицательное имя вроде Дон Жуана

26 Тэнъяку но сукэ - помощник начальника дворцовой службы лекарственных трав, незначительная придворная должность

27 Хоть он и шестого ранга… - Знатным особам полагалась свита из придворных невысокого ранга. В такой свите и состоял меченосец

Часть вторая

Глава первая

Акоги бродила вокруг кладовой с письмом Митиери в руке, размышляя, как бы передать его своей госпоже, но дверь была по прежнему заперта.
"Какая досада!" - думала она
Митиери с меченосцем тоже тщетно ломали себе голову, придумывая разные хитроумные способы похищения Отикубо.
"Ведь она из-за меня терпит такие муки!" Эта мысль заставляла Митиери испытывать еще большую жалость к Отикубо. Он только и думал, только и говорил о том, как поскорее освободить любимую, а после так жестоко отомстить мачехе, чтобы она вовек не забыла!
Митиери обладал от природы мстительным характером не умел прощать обид
Между тем Сенагон, беседовавшая накануне с Отикубо, принесла ей любовное послание от "господина Катано". Услышав, что девушку бросили в кладовую и заперли, она прониклась к ней жалостью.
"Ах, бедная! Как она теперь? Что с нею? До чего же люди бессердечны!" - так говорили между собой, горько плача, Сенагон и Акоги.
День смеркался, а между тем Акоги еще не нашла случая передать Отикубо письмо от ее возлюбленного.
Случилось так, что мачеха приказала женщинам, прислуживавшим в доме, поспешно изготовить мешочек для флейты своего зятя куродо и думала, что он давно уже готов, но таких искусниц не нашлось. Ни одна женщина даже не притронулась к работе.
Китаноката наконец отперла дверь, вошла в кладовую приказала Отикубо:
- Вот возьми, сшей это, да побыстрее!
- Не могу, я еле жива, - ответила Отикубо, не поднимая головы.
- А если ты сейчас же не выполнишь этой работы, брошу тебя в погреб. Я оставила тебя в живых только для того, чтобы ты могла шить для меня, когда прикажу, - пригрозила Китаноката.
Отикубо испугалась, что мачеха и на самом деле способна выполнить свою угрозу, и, как ей ни было плохо, все же с трудом поднялась с пола и принялась за шитье.
Акоги сразу заметила, что дверь кладовой открыта. Она кликнула Сабуро и стала его просить:
- Молодой господин, вы всегда были ко мне так добры, так охотно со мной разговаривали, исполните же мою просьбу. Передайте это письмо сестрице Отикубо, только смотрите, чтобы ваша матушка не увидела.
- Хм, ладно! - ответил, не долго думая, мальчик и побежал в кладовую. Усевшись возле сестры, он сделал вид, что рассматривает флейту, а сам потихоньку сунул письмо в складки ее платья.
Отикубо не терпелось узнать, что пишет ей Митиери, но раньше надо было дошить мешочек. Как только Китаноката отправилась показать его зятю, Отикубо торопливо пробежала глазами послание Митиери. Не было границ ее радости! Но как написать ответ, не имея ни кисти, ни туши? Под рукой у нее была только игла для шитья.
Отикубо нацарапала иглой на клочке бумаги:

"В сердце глубоко
Я схоронила любовь мою.
Так и умру я,
Как исчезает роса поутру,
Тайну мою не открыв тебе
Вот о чем я сейчас все время думаю!"
Вскоре вернулась мачеха и сказала:
- Этот мешочек для флейты сшит очень хорошо, как раз по мерке. Однако отец твой сердится, зачем я отперла дверь, - и, плотно закрыв дверь, хотела было запереть ее на замок, но Отикубо взмолилась:
- Пожалуйста, велите Акоги принести ларчик для гребней из моей комнаты.
Мачеха позвала Акоги и сказала ей:
- Отикубо просит принести из ее комнаты ларчик.
Акоги принесла ларчик. Когда она подала его Отикубо, та сунула ей в руку письмо. Акоги ловко его спрятала. Посылая эту весточку Митиери, она приписала внизу от себя:
"Письмо написано второпях, пока дверь держали открытой, чтобы дать возможность моей госпоже сшить мешочек для флейты".
Эти строки только еще сильнее опечалили юношу.
Настал вечер. Старый дядюшка, тэнъяку но сукэ, полный любовного томления, не мог дождаться счастливой минуты. Он пришел к Акоги и сказал, противно ухмыляясь:
- Ну, Акоги, с этой минуты прошу любить и жаловать меня, старика.
Акоги стало не по себе от его слов, она почуяла недоброе.
- Это как прикажете понимать? - спросила она.
- Госпожа наша отдала Отикубо в полную мою власть. А ты ведь, кажется, любимая прислужница этой девушки.
Акоги пришла в ужас, слезы подступили у нее к главам, но она справилась с собой и сделала вид, что очень рада.
- Ах, вот оно что! Барышне моей скучно сидеть взаперти одной одинешеньке. Вдвоем оно будет веселее. А господин ее отец дал свое согласие? Или это воля одной только госпожи? - спросила она.
- Да, господин тоже соблаговолил дать свое согласие. А о госпоже, его супруге, и говорить нечего…
Старик был наверху блаженства.
"Что делать? - думала Акоги. - Отикубо грозит новая беда. Надо сейчас же известить молодого господина…"
- Когда же состоится счастливое событие? - спросила она старика, стараясь скрыть свою тревогу.
- Сегодня вечером, - ответил тот.
- Как сегодня?… Сегодня как раз госпожа Отикубо соблюдает день поста и воздержания. Даст ли она свое согласие?
- Но ведь у нее есть возлюбленный. Откладывать опасно. Чем скорей состоится наша свадьба, тем лучше. - И с этими словами старик ушел.
Невозможно описать, как встревожилась Акоги.
Воспользовавшись тем, что Китаноката подавала ужин тюнагону, она потихоньку подкралась к двери кладовой и постучала.
- Кто там? - послышался голос изнутри.
- Вам грозит новая беда, - стала рассказывать Акоги. - Будьте настороже. Я уже успела сказать, что сегодня у вас день поста и воздержания… Ах, какое несчастье! Что делать? - Но тут послышались чьи то шаги, и ей пришлось спасаться бегством.
Сердце Отикубо разрывалось от горя. Нет больше выхода! Все прошлые беды казались ей теперь ничтожными. Но бежать некуда, негде спрятаться. Остается только одно - умереть. Тут же на месте умереть. Ах, как болит грудь! Сжимая ее руками, Отикубо громко зарыдала.
Наступил вечер. Когда зажгли огни, тюнагон по своей всегдашней привычке рано лег спать. Китаноката, согласно своему уговору с тэнъяку но сукэ, отперла дверь в кладовую и, войдя туда, увидела, что Отикубо захлебывается от слез, лежа ничком на полу.
- Что с тобой? Отчего ты так стонешь? - спросила мачеха.
- Грудь болит… Как ножом режет, - еле слышно прошептала Отикубо.
- Ах, бедняжка… Может быть, ты съела что нибудь плохое. Пусть тебя осмотрит тэнъяку но сукэ. Он ведь врач.
Отикубо поняла подлый замысел мачехи.
- Нет, что вы, зачем? Обыкновенная простуда… Мне не нужен врач, - поспешила она ответить.
- Но ведь грудная боль - вещь опасная, - продолжала настаивать мачеха, а тут как раз подоспел и сам тэнъяку но сукэ.
- Идите сюда! - позвала его Китаноката, и он без дальнейших церемоний подошел к Отикубо.
- Эта девушка говорит, что у нее ломит грудь. Осмотрите ее и дайте лекарства, - приказала Госпожа из северных покоев и ушла, оставив Отикубо на попечение старика.
- Я врач. Быстро избавлю вас от вашей болезни. С этой ночи доверьтесь мне всецело, я о вас позабочусь.
Тэньяку- но сукэ сунул руку к ней за пазуху, чтобы пощупать грудь. Отикубо заплакала в голос, закричала, но некому было прийти ей на помощь.
Опасность заставила ее быть находчивой. Она простонала сквозь слезы:
- Я счастлива, что вы отныне будете обо мне заботиться, но сейчас я умираю от страшной боли…
- Вот как? Отчего же вы так страдаете? Я рад был бы принять на себя вашу боль, - нежно сказал тэнъяку но сукэ, крепко обнимая девушку.
Китаноката, понадеявшись на то, что он находится вместе с Отикубо, спокойно легла спать, не заперев двери в кладовую.
Снедаемая тревогой, Акоги подошла к кладовой и вдруг заметила, что дверь чуть приоткрыта. Она изумилась и в то же время обрадовалась. Открыв дверь и войдя в кладовую, Акоги увидела, что тэнъяку но сукэ сидит на полу на корточках.
Сердце у нее так и оборвалось! Забрался все таки в кладовую к Отикубо.
- Зачем вы здесь? Разве я не сказала вам, что барышня сегодня постится, противный вы человек! - в сердцах сказала Акоги.
- Что вы! Я разве приблизился к ней с дурной целью! Госпожа из северных покоев приказала мне лечить ее от грудной боли, - объяснил старик. Акоги увидела, что он еще не снял с себя одежды.
Отикубо терпела невыносимую боль и вдобавок плакала не переставая от страха и горя.
Акоги испугалась, уж не случилось ли с ней какой нибудь новой беды, раз она в таком отчаянии. Что тогда ждет ее в будущем?
- Хоть бы горячий камень приложить к больному месту, что ли? - спросила Акоги.
- Хорошо бы, - согласилась Отикубо.
- Больше как от вас, нам не от кого ждать помощи, - сказала Акоги старику. - Пожалуйста, нагрейте камень и принесите сюда. Все в доме спят и, если я сама попрошу нагреть камень, меня не послушают. Пусть эта первая услуга с вашей стороны докажет моей юной госпоже искренность вашей любви.
Старик радостно засмеялся:
- Верно, верно! Немного лет осталось мне жить на этом свете, но если меня попросить от души, я все сделаю. Горы сворочу! А уж горячий камень достать - это для меня пустяк. Да я его согрею своим сердечным пламенем!
- Ну если так, то скорее! - торопила старика Акоги. Как быть? Уж слишком она суется не в свое дело, но, с другой стороны, надо доказать невесте искренность своей любви. Думая так, тэнъяку но сукэ отправился искать горячий камень.
- Много бед вы натерпелись в этом доме, но такой еще не бывало. Как вам спастись? За какие грехи в прошлых ваших рождениях вы терпите такие муки! А мачеха ваша, в каком образе она родится вновь? Ведь грех ее так велик! - говорила Акоги.
- Ах, голова моя туманится, я уже ничего не понимаю… Зачем только дожила я до этой минуты! Худо мне, ах, как худо! И этот старик все лезет ко мне, противно. Запри дверь, чтобы он не мог войти.
- Но он тогда рассердится и станет еще несносней. Лучше постарайтесь как нибудь его задобрить. Вот если бы у вас был заступник в этом доме, ну, тогда еще можно было бы запереться на эту ночь, а утром просить защиты… Возлюбленный ваш страдает за вас душой, но ему никак сюда не пробраться. Остается только молить богов о спасении! - воскликнула Акоги.
В самом деле, бедной Отикубо не на кого было надеяться. Сестры ее были к ней равнодушны и держались с ней холодно, значит, и от них нечего было ждать помощи. Только горячие слезы и беседа с Акоги могли еще принести ей душевное облегчение.
- Не покидай меня сегодня ночью, не покидай! - молила она Акоги. Тут пришел тэнъяку но сукэ и принес горячий камень, плотно завернутый в ткань.
Отикубо неохотно взяла его. Душа ее была полна страха и смятения.
Старик разделся и лег, а затем притянул к себе девушку.
- Ах, пожалуйста, осторожней! У меня такие боли. Когда я сижу, мне немножко легче. Если вы всерьез думаете о нашем будущем счастье, то оставьте меня в покое хоть на одну эту ночь, - умоляла старика Отикубо голосом, полным муки.
Акоги поддержала ее:
- Что ж, ведь недолго ждать, только до завтрашнего вечера. Госпожа моя больна и к тому же соблюдает пост.
"Так то оно так", подумал тэнъяку но сукэ.
- Ну что ж, пожалуй, вздремну, прислонившись к вам головой. - И старик положил голову на колени Отикубо.
Как ни противно было Акоги глядеть на такого жениха, но в то же время она радовалась, что благодаря старикашке ей удалось проникнуть в кладовую и провести ночь возле своей любимой госпожи.
Тэнъяку- но сукэ тотчас же захрапел.
"Как не похож он на спящего Митиери!" - мысленно сравнивала его Отикубо со своим возлюбленным, и старик показался ей еще отвратительнее, чем раньше.
Акоги не сомкнула глаз всю ночь, стараясь придумать, как вызволить из беды свою юную госпожу.
Проснувшись посреди ночи, старик увидел, что Отикубо страдает от боли еще сильнее прежнего.
- Ах, бедная! Надо же было вам так заболеть как раз в нашу первую свадебную ночь. - И с этими словами он заснул снова.
Наконец наступил долгожданный рассвет. Обе женщины вздохнули с облегчением.
Акоги растолкала крепко спящего старика.
- Уже совсем светло. Идите-ка к себе. Да смотрите, никому ни слова! Если хотите весь век прожить в любовном согласии с моей госпожой, то слушайтесь ее беспрекословно.
- Правда. Я и сам так думаю, - согласился старик и побрел прочь неверной походкой, сгорбившись, протирая слипшиеся от сна глаза.
Акоги задвинула дверь и поспешила со всех ног к себе в комнату, чтобы никто не заметил, где она провела ночь. Скоро ей принесли письмо от мужа.
"Прошлой ночью я с трудом добрался до вашего дома, - писал меченосец, - но ворота были на запоре, и никто мне не открыл. Пришлось вернуться ни с чем. Вчуже и то невозможно глядеть, как страдает и тревожится молодой господин. Посылаю от него письмо. Сегодня вечером я опять попробую прийти".
"Надо передать письмо, - подумала Акоги. - Сейчас как раз удобный случай".
Она бегом вернулась к кладовой, но увы! Мачеха уже успела навесить замок на дверь. Акоги с досадой повернула назад, но по дороге ей встретился тэнъяку но сукэ. Он тоже нес Отикубо любовное послание. Какое счастье! Акоги взяла у него письмо и побежала обратно.
- Вот послание от господина тэнъяку но сукэ, - сказала она мачехе. - Он очень просил передать его госпоже Отикубо.
Госпожа из северных покоев расцвела улыбкой:
- Хочет спросить, как невеста к нему расположена? Это очень хорошо. Пусть нареченные полюбят друг друга, - и отперла дверь.
Акоги, обрадованная тем, что ей удалось провести старую госпожу, передала письмо Митиери вместе с любовным посланием от старика.
Отикубо прочла сначала то, что написал ее возлюбленный:
"О, как я тоскую! С каждым новым днем разлуки растет моя любовь к тебе.

Какие тревоги печалят меня
В разлуке с моей возлюбленной,
Как долгую ночь я томлюсь один,
Об этом узнали вы первыми,
О влажные рукава мои!
Ах, что с нами будет теперь!"
Прочитав эти строки, Отикубо почувствовала беспредельную нежность к своему возлюбленному и написала ему в ответ:
"Если вы так сильно страдаете из одного лишь сочувствия ко мне, то что же сказать о моих муках?

Как сердце мое болит!
Жемчужины скорби, падая,
Стали "Рекою слез"…
Но пуще всего печалюсь я
О том, что еще жива".
На письмо старика ей даже глядеть было противно. Она написала только: "Пусть Акоги ответит вам вместо меня". Акоги ловко взяла оба письма вместе и вышла из кладовой. Вот что прочла Акоги в письме старика: "Ах, ах, бедняжка, как вы страдали всю ночь! У меня такое чувство, будто моя злая судьба подшутила надо мной. О, моя дорогая, встретьте меня с ласковым лицом, когда наступит новая ночь. Когда я возле вас, мне кажется, что я вновь оживаю, что ко мне опять возвращается утраченная юность. О, любимая моя!

Смеются люди надо мной.
Меня "засохшим деревом" зовут.
Но ты не верь пустым речам.
Согрет весенним ласковым теплом,
Прекрасным цветом снова расцвету".
Письмо это вызвало у Акоги чувство омерзения, но она все же сочинила ответ:
"Госпожа моя все еще очень больна, она не может ответить вам сама. А я от себя скажу:

Иссохло дерево вконец.
Недолгий срок ему осталось жить.
Возможно ли, скажи,
Чтоб на его обглоданных ветвях
Вновь расцвели прекрасные цветы?"
Акоги опасалась, что тэнъяку но сукэ рассердится, потому что она откровенно написала то, что думала, но старик остался очень доволен.
Потом Акоги сообщила меченосцу:
"Я тоже этой ночью хотела повидаться с тобою, чтобы рассказать тебе обо всем, что здесь происходит, и услышать слово утешения, но что ж делать, если ты никак не мог попасть ко мне! Письмо от твоего господина мне удалось передать с большим трудом. У нас здесь случилась новая беда. Мне необходимо с тобой посоветоваться".
Мачеха, успокоенная тем, что поручила старику надзор за Отикубо, перестала так тщательно, как раньше, запирать дверь кладовой на замок. Акоги было обрадовалась, но чем ближе дело подвигалось к вечеру, тем больше росла ее тревога: "Ах, что-то будет нынешней ночью!"
Она перебирала в голове тысячи способов, как надежней запереть дверь изнутри.
Повстречав Акоги, старик осведомился у нее:
- Ну, как здоровье твоей госпожи?
- Ах, ей все еще очень худо.
- Что это с нею? - встревожился старик, как будто Отикубо уже перешла в его полную собственность. Акоги стало тошно.
Между тем Китаноката с ног сбилась в горячке приготовлений. Ведь сегодня как раз был канун долгожданного праздника в храме Камо.
- Я хочу показать завтрашние торжества дочери моей Саннокими. Ведь как-никак в числе танцоров будет ее собственный муж.
Услышав это, Акоги сразу подумала: "Вот он, тот случай, которого мы ждем!" Сердце ее готово было разорваться от волнения.
"Если бы только удалось отвести беду этой ночью", - думала Акоги. Она нашла кусок дерева нужного размера и, спрятав его под мышкой, стала искать удобного момента.
Когда в доме послышались голоса: "Пора зажигать огни!" - Акоги незаметно подкралась к двери кладовой и сунула клин в тот желобок на верхней балке, по которому передвигается дверь в ту или другую сторону. Она выбрала такое незаметное место, чтобы этот клинышек непросто было нащупать рукой в ночной темноте.
Отикубо со своей стороны тоже старалась придумать средство спасения. К счастью, в кладовой нашелся огромный сундук из дерева криптомерии. Она кое как с трудом подтащила его к выходу и приперла им дверь кладовой изнутри. Дрожа всем телом, Отикубо горячо молилась богам и буддам:
"О, сжальтесь надо мной, сделайте так, чтобы старик не сумел открыть эту дверь!"
Мачеха отдала ключ от кладовой старику.
- Вот вам. Когда все уснут, войдите потихоньку в кладовую. - И спокойно легла спать.
Когда все в доме утихло, тэнъяку но сукэ отправился к кладовой и отпер ключом замок. Услышав, как щелкнул замок, Отикубо заметалась в ужасе.
Тэнъяку- но сукэ хотел отодвинуть дверь в сторону, но не тут то было! Она не поддавалась. Старик пробовал и так и этак. Не идет, да и только!
Акоги услышала шум и, спрятавшись неподалеку, стала глядеть, что будет дальше. Тэнъяку но сукэ шарил руками, стараясь понять, отчего дверь застряла в пазах, но никак не мог нащупать клин.
- Чудное дело, неужели дверь заперта изнутри? Посмеяться, что ли, ты хочешь, девушка, надо мной, стариком? Но ведь я здесь по соизволению твоих родителей, они тебя отдали мне. Не убежишь от меня! - сердился старик.
Он стучал, колотил в дверь, нажимал на нее плечом, тряс, толкал в сторону, но она была крепко заклинена и вдобавок приперта изнутри. Старику не то что сдвинуть хотя на палец, даже пошатнуть ее не удавалось.
"Вот сейчас открою!" - думал тэнъяку но сукэ, а тем временем ночь становилась все темнее. Промерзшие доски пола леденили ему ноги. Зимний холод, казалось, грозил сковать все тело.
Тэнъяку- но сукэ последнее время страдал животом и к тому же был легко одет. Ноги его застыли на деревянном полу, холод подымался нее выше и выше…
- Что со мной? Я, видно, перемерз… - пробормотал старик, и вдруг… "Ой, что это!" - ощупал он себя. Подхватив свои штаны, старик бросился удирать со всех ног. Но даже в такую минуту он не забыл запереть замок и унес с собой ключ.
Акоги и проклинала в душе старика за то, что он не забыл унести ключ, и радовалась тому, что дверь все таки выдержала. Она прильнула к ней губами и сказала:
- Старик удрал. Его прохватил понос, так что он вряд ли возвратится. Спите спокойно! Муж пришел и ждет меня, письмо ваше будет доставлено молодому господину.
Меченосец между тем нетерпеливо поджидал Акоги.
- Ты почему до сих пор не шла? Что там происходит? Госпожу твою все еще не выпустили из кладовой? Ах, сердце не на месте от тревоги. А как печалится мой господин, просто представить себе невозможно. Он хочет выкрасть ее посреди ночи. Велел мне все подготовить для похищения.
- У нас час от часу не легче. Дверь кладовой отпирают только раз в день, чтобы передать еду для моей бедной госпожи. Мало того, строят против нее гнусные козни. У ее мачехи есть дядя - дряхлый старикашка, но мачеха обещала женить его на моей госпоже, отдала ему ключ от кладовой и велела провести эту ночь с ней вместе. Но пока у него дело не вышло. Мы приперли дверь с обеих сторон. Старикашка топтался топтался возле двери, да и промерз до костей. У него заболел живот, и он убежал. Когда моя госпожа поняла, что замышляет мачеха, она так встревожилась, что у нее грудь разболелась, просто сил нет… - со слезами рассказывала Акоги меченосцу происшествия второй ночи.
Слушая ее, он кипел от негодования, но когда Акоги стала описывать злоключения старика, меченосец не мог удержаться от смеха.
- Правильно мой господин говорит: "Выкраду свою любимую как можно скорее, а потом отомщу этой жестокой мачехе, беспощадно отомщу!"
- Как раз завтра вся семья собирается в храм Камо, посмотреть на торжественные праздничные пляски, - сообщила Акоги меченосцу, - вот тогда и приезжайте за моей госпожой. Дома-то почти никого не останется…
- Отлично, лучшего случая и не придумать. Хоть бы скорее пришел завтрашний день.
В такой задушевной беседе меченосец и Акоги скоротали эту ночь. Наконец на дворе рассвело.
Пока тэнъяку но сукэ, забыв на время про любовные дела, отстирывал свои штаны, сон одолел его. А тем временем и ночь прошла.
Как только настало утро, меченосец поспешил к своему молодому господину.
- Что говорит твоя жена? - спросил тот.
- Вот что она велела сказать вам. - И меченосец подробно передал слова Акоги.
Митиери нашел историю со стариком омерзительной, ужасной… Как должна была страдать Отикубо! Невозможно даже представить себе.
- Я некоторое время не буду жить здесь, в родительском доме, - сказал Митиери, - а поселюсь в Малом дворце - Нидзедоно. Ступай туда, открой окна, проветри и все чисто прибери.
Отослав меченосца с этим поручением, юноша остался один. Он был взволнован радостным ожиданием. Ах, скорее бы освободить Отикубо!
Акоги тем временем, стараясь скрыть от посторонних глаз свою тревогу, тоже лихорадочно строила планы спасения Отикубо.

Глава третья

Брачное торжество было назначено на пятый день двенадцатого месяца, но одиннадцатый месяц еще не пришел к концу, как в доме уже воцарилась предсвадебная суматоха.
- А кто избранник? - спросил младший зять куродо у своей жены.
- Сын главного начальника Левой гвардии. Кажется, он и сам в немалом чине… - ответила Саннокими.
- О, это блестящая партия! А если я смогу встречаться с ним здесь, это послужит мне на пользу… - одобрительно сказал куродо. У мачехи голова кругом пошла от гордости.
Митиери так сильно ненавидел мачеху, что задумал причинить ей самое большое горе, какое только сможет, и потому дал для вида согласие на этот брак с тем, чтобы осуществить свой тайный замысел.
Прошло всего дней десять после бегства Отикубо, а во дворце Нидзедоно уже стало людно и оживленно. В нем появилось много новых слуг и служанок.
Акоги была поставлена во главе женской свиты, как старшая, и получила новое имя - Эмон [Для удобства читателей мы сохраняем ее старое имя Акоги. (Прим. перев.) ]. Миниатюрного сложения, хорошенькая и еще совсем молодая, она весело хлопотала по дому, поспевая всюду. Не удивительно, что как господин, так и госпожа дарили ее особым почетом и любовью.
Однажды, когда Митиери пришел навестить свою мать, она спросила его:
- Правду ли люди говорят, будто ты поселил в нашем дворце Нидзедоно близкую твоему сердцу особу? Но если так, то зачем же ты дал согласие на брак с дочерью тюнагона?
- Я собирался сказать вам об этом заранее и привести к вам мою молодую жену, чтобы вы могли с ней познакомиться, но в Нидзедоно никто не живет, и я позволил себе поселить ее там на некоторое время без вашего на то соизволения. Вы спрашиваете меня, зачем я посватался к дочери тюнагона? Но, как я слышал, тюнагон сам всю жизнь придерживался того мнения, что одной законной женой мужчине не обойтись, - засмеялся Митиери. - Как приятно будет нам по родственному беседовать о наших милых подругах.
- Ах, ах, слушать противно! Поверь мне, иметь много жен доставляет одни хлопоты и неприятности. Ты будешь очень несчастлив. Если тебе пришлась по сердцу твоя возлюбленная, не бери себе другой жены. Я хочу с ней встретиться как можно скорее.
После этого разговора мать Митиери послала великолепные подарки своей невестке и обменялась с ней письмами.
- Жена твоя, сразу видно, из хорошей семьи. У нее прекрасный слог, изящный почерк. Каких родителей она дочь? Держись ее крепко, мой сын, не меняй на другую. У меня ведь самой есть дочери, я знаю, как болит родительское сердце… - стала усовещивать своего сына матушка Митиери.
Она была женщина добрейшей души, очень моложавая и красивая.
Митиери только посмеивался:
- Жену свою я бросать не собираюсь, не бойтесь, но хочу взять еще и другую в придачу к ней.
Мать не выдержала и засмеялась тоже:
- Нет, это возмутительно, бессовестный ты ветреник!

Глава пятая

Настал день свадьбы. В доме тюнагона все было готово к тому, чтобы отпраздновать ее самым пышным образом. Митиери послал к своему двоюродному брату слугу с напоминанием:
"Торжество, о котором недавно у нас шел разговор, состоится сегодня вечером. Будь в известном тебе доме ровно в час Пса".
"Я сам очень хочу пойти туда. Буду непременно", - последовал ответ.
Когда хебу но се сообщил отцу о своем замысле, то его взбалмошный и не очень далекий отец даже и не подумал, сколько горя причинит людям опрометчивый поступок юноши.
- Ты, конечно, никогда не прослывешь душою общества, но тебе надо бывать в свете. Вот прекрасный случай! Иди же, иди скорее! - торопил он сына.
Наконец хебу но се отправился на свадьбу, нарядившись самым лучшим образом.
Все родные и домашние невесты были уже в полном сборе, щеголяя один перед другим роскошью своих нарядов. Как только возвестили о приходе жениха, его тотчас же провели в дом.
В этот вечер глуповатый вид хебу но се никому не бросился в глаза. Напротив, в тусклом свете вечерних огней тощий юноша показался изящным аристократом. Женщины в доме много наслышались о том, каким блестящим светским человеком слывет в высшем обществе жених, и заранее были готовы им восхищаться.
- Ах, ах, какая у него тонкая, изящная фигура! - шептали они друг другу.
Госпожа из северных покоев просияла улыбкой.
- Да, ловко я подцепила жениха! Мне по этой части везет. Все зятья у меня как на подбор. А этот, говорят, скоро станет министром, - хвасталась она направо и налево.
- Правда, правда! - соглашались с ней все.
Синокими, не подозревавшая, какому олуху она досталась, взошла с ним на брачное ложе. Когда наступило утро, молодой супруг возвратился к себе домой.
Митиери немало забавлялся, стараясь представить себе все те нелепые недоразумения, которые должны произойти на этой свадьбе.
- В доме твоего отца прошлым вечером торжественно встречали нового зятя, - сказал он своей жене.
- А кто он? - спросила Отикубо.
- Зовут его хебу но се. Он сын моего дяди, начальника ведомства торжеств и церемоний. Красивый муж достался твоей сестре, один нос чего стоит!
Отикубо засмеялась:
- Почему же именно нос? Странная похвала.
- Нос у него лучше всего. Ни у кого на свете нет такого носа. Вот сама увидишь. - И с этими словами Митиери прошел в комнату для слуг и набросал записку своему двоюродному брату:
"Послал ли ты любовные стихи своей жене, как это принято на другое утро после свадьбы? Если нет, то вот тебе готовые, они очень хороши:

Я слышал, люди говорят,
Что утром после первой встречи
Сильней становится любовь.
Но в этой истине теперь
Я что-то начал сомневаться…
А внизу хорошо бы добавить какой нибудь изящный намек, например, слова из песни:

Напрасна красота
Осенних листьев хаги,
Она постыла мне!…"
Письмо прибыло как раз в ту минуту, когда хебу но се тщетно ломал себе голову, не в силах сочинить ни единой стихотворной строки. Он очень обрадовался, переписал стихи, не вникая в их смысл, и поторопился отослать своей молодой жене.
А потом он написал Митиери:
"Вчера вечером все удалось как нельзя лучше. Никто и не думал надо мной смеяться. Подробности расскажу при встрече. Я еще не успел отослать письмо своей жене, так что стихи твои пришлись кстати".
Митиери позабавила вся эта история.
Нельзя сказать, чтобы он был вовсе безучастен к судьбе Синокими. Но, хотя и жаль ему было ни в чем не повинной девушки, он твердо решил отомстить мачехе любым способом.
"А после того, как месть моя совершится, - думал Митиери, - я позабочусь о судьбе Синокими". Он очень опасался, что, узнав о несчастье своей сестры, Отикубо может, пожалуй, сильно огорчиться, и потому не обмолвился перед ней ни словом.
Митиери дал волю разбиравшему его смеху лишь тогда, когда, оставшись наедине с меченосцем, начал рассказывать ему обо всем, что случилось накануне.
- Здорово вы придумали! - возликовал тот.
Не успел посланец хебу но се явиться в дом тюнагона с любовным письмом, как письмо понесли показать новобрачной. Прочитав его, Синокими так и помертвела от стыда, судорожно сжимая листок в застывшей руке.
- Интересно, какой почерк у зятя? - полюбопытствовала Китаноката.
Прочла, и ей показалось, что она умирает.
Горький стыд пришлось пережить мачехе. Даже Отикубо, кажется, менее страдала от стыда в ту злосчастную минуту, когда Митиери впервые услышал, какое унизительное прозвище дали ей вместо имени.
Немного успокоившись, Китаноката внимательно перечитала письмо. Оно совсем не походило на те любовные послания, которые присылали в подобных случаях другие ее зятья. "Что это значит?" - встревожилась мачеха. Тюнагон отослал людей из комнаты и попробовал сам прочитать письмо, но глаза у него ослабели от старости, и он ни слова не мог разобрать.
- Эти светские любезники выводят тушью такие тонкие линии, мне не по глазам. Прочти мне вслух, - попросил он жену.
Госпожа из северных покоев выхватила листок из рук мужа и прочла ему по памяти то письмо, которое на другое утро после свадьбы послал своей жене куродо.
- Дай я разберу. Вот что здесь написано:

Я знаю хорошо:
Сегодня тоже сумерки настанут.
Не вечен этот день!
Но сердце, полное любовью,
Дождаться вечера не в силах.
Тюнагон улыбнулся, довольный.
- Такой светский человек, как наш зять, мастер сочинять изящные стихи. Смотри же, дочь моя, напиши ответ как можно красивее и поскорее отправь.
С этими словами старик встал и удалился к себе, а Синокими, опечаленная, спряталась в своей комнате подальше от чужих любопытных глаз.
- Зачем он послал такое ужасное письмо? - стала жаловаться Китаноката своей третьей дочери Саннокими.
- Этому нет оправданий, даже если невеста не понравилась. Кто же так поступает? - сказала Саннокими. - Впрочем, может быть, он решил, что это устарелый обычай - писать о своей страстной любви на другое утро после первой встречи, и решил ввести новую моду? Как бы то ни было, не понимаю. Странный поступок!
- Правда твоя. Эти светские любезники все время стараются придумать такое, что обыкновенному человеку и в голову никогда не придет, - согласилась с ней Китаноката и приказала младшей дочери: - Напиши скорее ответ.
Но Синокими, увидев, как встревожены ее родные, как они смущены и обеспокоены, не нашла в себе сил даже взять кисть в руки.
- Ну, так я сама за нее отвечу, - решила Китаноката и написала:

"Когда б вы были и стариком,
С годами охладев душою,
Тогда б могли вы не понять,
Как сильно чувство говорит
Наутро после первой встречи.
Дочь моя сожалеет о том, что не имела счастья понравиться своему супругу".
Наградив посланца хебу но се, Китаноката вручила ему письмо.
Вопреки всем ожиданиям, молодой супруг появился, лишь только начало смеркаться.
- Вот видите! - с торжеством вскричала Госпожа из северных покоев. - Если б дочь моя ему не понравилась, зачем бы он торопился! Просто теперь в моду вошло писать такие письма, а мы и не знали! - И она встретила зятя с большой радостью.
Синокими чувствовала себя смущенной, но поневоле вынуждена была выйти навстречу мужу. Говорил он нудно и тягуче, держался неловко, вид у него был глуповатый… Вспоминая те хвалы, которые расточал по адресу жениха куродо, Синокими не знала, что подумать. Ей хотелось крикнуть в лицо своему мужу: "Я первая не стану любить тебя!"
Хебу- но се ушел затемно.
Весь этот день в доме тюнагона готовили пышный пир в честь третьей брачной ночи.
Старший зять куродо пожаловал в этот вечер особенно рано. Ему не терпелось завязать близкое знакомство с новобрачным, который был отпрыском знатнейшего рода и, по слухам, в фаворе у императора. Сам тюнагон тоже вышел из своих покоев и с нетерпением поджидал молодого зятя. Как только хебу но се появился, его сейчас же провели в пиршественный зал и усадили на почетное место. Зал был освещен множеством огней. В их ярком сиянии можно было без труда разглядеть, каков собою зять. Маленькая узкая голова, щуплое тело… А лицо такое, словно его густо покрыли слоем белил. Огромный толстый нос с широкими ноздрями смотрит в небо.
Все присутствовавшие были поражены. По залу пронесся шепот: "Не он! Не он!" И вдруг поняли: "Да ведь это хебу но се!" Раздался дружный смех. Но больше всех смеялся куродо. Громко стуча своим веером, он крикнул:
- Беломордый конек! Беломордый конек! - а потом встал со своего места и покинул зал.
Надо сказать, что в императорском дворце хебу но се постоянно служил мишенью для издевок.
"Беломордый конек сорвался с привязи и прискакал во дворец", - потешались придворные.
И дома у себя, случалось, куродо, рассказывая о каком нибудь смешном происшествии с хебу но се, не переставал повторять: "Ведь родится же на свет такое чудище!"
Вконец озадаченный тюнагон был не в силах вымолвить ни слова. "Кто-то сыграл над нами злую шутку!" - думал он с огорчением и гневом, но в присутствии множества гостей вынужден был сохранять невозмутимый вид.
- Что это значит? Как вы посмели явиться в мой дом непрошеным? - начал он строго допрашивать хебу но се. - Чем оправдать такой дикий поступок с вашей стороны? Извольте объяснить.
Хебу- но се начал, путаясь в словах, сбивчиво повторять то, чему его научил Митиери.
Что говорить с дураком! Тюнагон встал и вышел, не предложив гостю даже чарки вина.
Между тем многочисленные слуги, не имевшие понятия о том, что произошло, рассыпались по разным комнатам, где было приготовлено для них угощение, и весело приступили к пирушке.
А пиршественный зал для знатных гостей опустел. Хебу но се, соскучившись в одиночестве, отправился знакомым путем в покои Синокими.
Когда Китаноката узнала о случившемся, она точно разума лишилась. Тюнагон, гневно щелкнув пальцами, воскликнул:
- Вот до какого позора я дожил на старости лет! - и заперся у себя.
Синокими спряталась было за пологом, но хебу но се, не спрашивая дозволения, вошел к ней в комнату и улегся рядом с ней на постели, так что она не могла убежать. Служанки очень ее жалели. Сваха не была ни кровным врагом, ни тайным недругом, а преданной кормилицей Синокими. Никто не мог бы заподозрить ее в злом умысле. Все в доме горевали и печалились, один хебу но се проспал безмятежным сном до позднего утра, а проснувшись, твердо решил, что не худо бы сегодня же поселиться в доме богатого тестя.
Куродо не пожалел язвительных слов:
- Зачем привели пастись сюда Беломордого конька? Людей, что ли, не стало на свете? Если это чудище поселится здесь в доме, то мне будет противно ходить сюда! И как только попал к вам этот болван? Все дразнят его "Дворцовой лошадкой"! Он на людях и показаться-то не смеет! Видно, что ваш прекрасный выбор сделан за глаза…
Саннокими стала уверять своего мужа, что и понятия ни о чем не имела. Она была глубоко опечалена несчастной участью своей младшей сестры. "Так, значит, хебу но се послал такое нелепое письмо по своей непроходимой глупости! - думала Саннокими. - Бедная моя сестра!"
Нетрудно себе представить, что творилось в душе у Госпожи из северных покоев!
До самого полудня никто но позаботился о молодом супруге, не подал ему ни воды для умывания, ни завтрака. В покоях у Синокими было много прислужниц, но все они говорили: "Кому охота служить этому дураку?" - и не показывались, даже когда их звали. Пока хебу но се спал крепким сном, Синокими успела хорошенько его разглядеть. Он был очень дурен собой, ноздри у него были широкие, как ворота, казалось, человек мог бы войти в одну ноздрю и выйти из другой. Во сне хебу но се издавал громкий храп и подсвистывал носом. Не в силах вынести этого противного зрелища, Синокими потихоньку вышла из комнаты, но за порогом ее уже караулила Китаноката и сразу налетела на бедняжку с упреками:
- Если б ты с самого начала созналась мне во всем, если б ты сказала мне, что хебу но се ходит к тебе потихоньку, то я уж как нибудь сумела бы уладить дело без огласки. Но нет, ты молчала! Молчала, пока все не открылось, и когда же! На свадебном торжестве в честь третьей ночи. Какой ужасный скандал! Сколько стыда вытерпели мы, твои близкие! Кто сосводничал вас, а ну говори! - приступила к дочери с допросом Китаноката. Синокими, ошеломленная этим неожиданным обвинением, не находила слов для ответа и только заливалась слезами. Ведь она даже не знала, что этот человек живет на свете, но рассказ его, к несчастью, звучал так правдоподобно! Чем могла она доказать свою невиновность?
Ах, что теперь скажет насмешник куродо! "Нет на свете печальнее нашей женской доли!" - думала она.
А молодой зять все не вставал с постели.
- Жаль его, беднягу, - сказал тюнагон. - Подайте ему воды умыться, покормите завтраком. Если начнут говорить, что даже такой незавидный муж сбежал от Синокими, то это будет для нас наихудшим позором. Так уж, видно, ей на роду написано. Слезами делу не поможешь.
- Что такое? - рассердилась Китаноката. - Неужели мы так и отдадим наше дитя этому олуху?
- Не говори неразумных вещей. Худо будет, если скажут, что нашу дочь бросил даже такой дурак.
- Может, когда он перестанет к нам ходить, мне и придется пожалеть об этом, - ответила Китаноката. - Но пока я хочу только одного, чтобы он забыл дорогу в наш дом.
Так никто и не позаботился о новобрачном до самого часа Овна31. Хебу но се ушел домой огорченный.
Вечером он снова появился. Синокими вся в слезах отказалась выйти к нему, но тюнагон сурово сказал ей:
- Если этот молодой человек до такой степени тебе противен, так зачем же ты потихоньку принимала его по ночам? А теперь, когда все узнали об этом, ты гонишь прочь своего возлюбленного… Что же ты хочешь, покрыть новым, еще большим позором меня, твоего отца, и всех близких?
Как ни трудно было Синокими приневолить себя, а пришлось ей все-таки, глотая слезы, выйти к своему нежеланному супругу. Хебу но се очень удивился, увидев, что жена его плачет, но не стал спрашивать ее ни о чем, а молча пошел к ней в спальню. Так с тех пор и повелось. Синокими плакала и тосковала. Госпожа из северных покоев, положим, была бы рада спровадить своего непрошеного зятя, - но Синокими, покорствуя строгому приказу отца, проводила иной раз ночь со своим нелюбимым мужем. Чаще же она пряталась от него. Злой судьбе было угодно, чтобы в скором времени молодая жена понесла дитя под сердцем.
- Вот пожалуйте! - сказала Китаноката. - Мой зять куродо, красавец и умница, очень хочет иметь детей, но у Саннокими они почему то не родятся, а эта дурацкая порода приумножается.
Синокими услышала слова своей матери и, признавая в душе их правоту, просила себе скорой смерти.
Как и боялся куродо, молодые придворные не замедлили поднять его на смех:
- Как поживает ваш Беломордый конек? Новый год не за горами. Взнуздайте вашего скакуна и выведите на церемонию смотра белых коней32. Скажите, которого из своих зятьев больше любит тюнагон: вас или того, другого?
Насмешки эти больно ранили самолюбие куродо. Он всегда был чувствителен к малейшей обиде, каково же ему было стать мишенью для издевок? Куродо не был особенно влюблен в свою жену Саннокими, но в доме тестя его окружили такими заботами, что расставаться с ней ему не хотелось. Теперь же он решил покинуть жену под тем предлогом, что история с Беломордым коньком для него невыносима, и начал посещать ее все реже и реже. Саннокими жестоко страдала.
А в Нидзедоно, наоборот, жизнь текла все счастливей и беззаботнее. Молодые супруги безгранично любили друг друга.
- Найми сколько хочешь служанок, - говорил Митиери жене. - Когда знатная дама окружена красивыми прислужницами, то это придаст дому светский вид и вносит в него оживление.
Согласно желанию молодого господина, стали всюду искать хороших служанок и пригласили для начала человек двадцать. Молодые господа были такими добрыми и великодушными, что служить им было одно удовольствие. В доме все совершалось согласно обычаям лучшего общества. Появляясь перед господами, прислужницы надевали свои самые нарядные платья. Акоги, под новым именем Эмон, была поставлена во главе женской свиты госпожи.
Когда меченосец рассказал Акоги историю с Беломордым коньком, она вспомнила, как когда-то мечтала возвыситься в свете только для того, чтобы иметь возможность отомстить ненавистной мачехе. "Кажется, мечты мои начинают сбываться!" - с радостью подумала Акоги, но вслух сказала только:
- Ах, несчастье! Воображаю, в какой ярости госпожа Китаноката. Никому в доме, верно, теперь житья от нее не стало.

Комментарии

31 Час Овна - время с 12 часов до 2 часов дня

32 выведите на церемонию смотра белых коней - В седьмой день года во дворце устраивали шествие белых коней, числом трижды семь. Согласно старинным поверьям, конь обладал защитной магической силой

Глава седьмая

В конце первого месяца года выпал, согласно гаданиям, счастливый день, благоприятствовавший паломничеству храм. Китаноката села вместе со своими дочерьми в экипаж и поехала в храм Киемидзу34.
Случилось так, что и Отикубо вместе со своим молодым супругом отправилась туда же, но семья тюнагона выехала раньше и потому опередила их. Китаноката совершала свое паломничество негласно, без особой помпы, в сопровождении только нескольких слуг.
Выезд молодых супругов, напротив, был обставлен очень торжественно. Передовые скороходы проворно расчищали дорогу для их экипажа. Скоро он нагнал выехавший раньше экипаж тюнагона и заставил его ехать быстрее, к большой тревоге сидевших в нем женщин.
Когда они выглянули из за плетеных занавесок, то увидели при свете горящих смоляных факелов, что бык, впряженный в их тяжелый, перегруженный людьми экипаж35, никак не может одолеть подъем.
Следовавшему за ними экипажу тоже пришлось остановиться. Слуги Митиери начали громко браниться. Митиери подозвал одного из них и спросил:
- Чья это повозка?
- Супруга тюнагона совершает тайное паломничество в храм, - ответил тот.
Митиери обрадовался. Прекрасный случай!
- Эй, слуги! - распорядился он. - Велите экипажу впереди ехать побыстрее, а если он не может, оттащите его в сторону, на обочину дороги.
Передовые скороходы побежали к экипажу тюнагона.
- Бык у вас слабый. Не может идти быстро. Отъезжайте в сторону, дайте дорогу, дайте дорогу!
Митиери крикнул, не дав им договорить, своим звучным и красивым голосом:
- Если у вашего быка силы не хватает, впрягите ему на подмогу Беломордого конька!
- Ах, какая жестокая насмешка! Кто это? - ахнули жена и дочери тюнагона.
Но в это время экипаж их наконец тронулся с места. Челядинцы Митиери начали бросать в него камешками.
- Почему вы не съехали с дороги, как велено?
Слуги тюнагона рассердились:
- Что значит: "Почему?" Напускаете на себя важность, будто слуги высшего сановника… В этом экипаже изволит ехать семья господина тюнагона. Ну ка, троньте нас, посмейте!
- Как же, послушаемся мы какого-нибудь там тюнагона, - дерзко ответили слуги Митиери и, готовые начать драку, осыпали чужой экипаж градом мелких камней, а потом, перейдя в наступление, оттащили его в сторону, чтобы очистить дорогу для своих господ. К слугам присоединились и передовые скороходы. Люди тюнагона, увидев перед собой столько врагов, поняли, что не смогут с ними справиться, и молча отошли в сторону, а тем временем слуги Митиери столкнули экипаж в канаву.
- Не надо спорить, - говорили даже те, кто первыми начали перебранку.
Женщины в экипаже, и больше всех Китаноката, не помнили себя от обиды и возмущения.
- Кто эти паломники? - спросили они.
- Старший сын главного начальника Левой гвардии, господин тюдзе с супругой. Вон у него сколько слуг и скороходов. Мы не смогли тягаться с ними и потому отступились, - ответили слуги.
- Видно, он ненавидит нас, как самый заклятый враг, раз нанес нам такое жестокое оскорбление. А вспомните, ведь это именно он и выставил нас на посмешище, послав вместо себя другого жениха. Мог бы отказаться от невесты без огласки и кончить дело миром. Таков наш свет! Вдруг, откуда ни возьмись, появляются заклятые враги среди совсем незнакомых людей. За что он так ненавидит нас? - сетовала Китаноката, ломая руки.
Экипаж завяз в глубокой придорожной грязи, ни взад ни вперед! Слуги с такой силой принялись тащить и толкать его, что ободья колес сломались.
- Беда, беда какая! - загалдели слуги и кое-как вытащили экипаж на дорогу, подвязав ободья веревками.
- Не доедут, куда там! - говорили слуги, с опасением глядя на перекосившиеся колеса. Наконец повозка медленно медленно начала взбираться по склону горы.
Митиери первым прибыл в храм Киемидзу и велел остановить свой экипаж возле самых подмостков для представления36. Спустя долгое время показался и экипаж тюнагона. Он еле тащился, покосившись набок и скрипя, так, что, казалось, вот вот развалится.
Слуги Митиери встретили его градом насмешек:
- Глядите, такие здоровенные колеса и вдруг подломились!
Смотреть праздничное представление собралось несметное число паломников. Возле подмостков свободного места не было. Всюду сидели и стояли зрители. Экипаж тюнагона проехал дальше, чтобы сидевшие в нем женщины могли незаметно выйти из него в самой глубине двора.
Митиери подозвал к себе меченосца.
- Заметь хорошенько, где им отведут места. Мы их займем.
Меченосец поспешил вдогонку за экипажем. Китаноката подозвала к себе знакомого монаха и пожаловалась
- Я уже давно выехала из дому со своей семьей, но нас догнал этот, как бишь его, тюдзе, что ли, и велел слугам опрокинуть наш экипаж в канаву, так что колеса поломались. Из за этого мы сильно запоздали. Нет ли у вас в храме какой-нибудь свободной кельи, где бы можно было отдохнуть? Меня растрясло в дороге.
- Какая возмутительная дерзость! - воскликнул монах. - Я приготовил для вас хорошие места у самых подмостков, как было условлено заранее. Все другие давно уже заняты. Как бы этот наглый молодой человек не приказал своим приспешникам силой захватить ваши места поистине нынче вас преследует неудача!
- Надо скорее выходить из экипажа. Если мы опоздаем, то ничего не увидим, - стала торопить дочерей Китаноката.
Один из храмовых служек пошел вперед со словами:
- У нас все приготовлено, чтобы вы могли удобно сидеть.
Меченосец последовал за ними по пятам и приметив, где отведены места для семьи тюнагона. Прибежав назад, он доложил:
- Пожалуйте, надо поспеть раньше них, - и помог своей госпоже выйти из экипажа. Другие слуги тем временем держали перед ней занавес, а муж ни на шаг от нее не отходил, так беспредельно он любил Отикубо.
Китаноката в сопровождении дочерей и служанок быстрыми шагами направилась к храму, торопясь занять места раньше, чем подоспеет ее соперник. Но тот тоже не мешкал. С подчеркнуто важным видом, шурша на ходу шелками своей парадной одежды, Митиери поспешно повел вперед Отикубо. Меченосец разгонял перед ними толпу паломников. Китаноката со своей свитой всячески старалась опередить своего недруга, но слуги Митиери нарочно загородили ей дорогу. Женщины сбились в кучу и растерянно поглядывали вокруг.
- Экие незадачливые паломницы! Всюду лезут вперед, а смотришь, опоздали! - издевались над ними слуги Митиери. Китаноката с дочерьми не знала, куда деться.
Долго не могли они пройти вперед. Один монашек сторожил для них места, но когда Митиери с женой появились первыми, монашек подумал, что это и есть те самые господа, которых он ждет, и спокойно ушел.
Митиери подозвал к себе меченосца и шепнул ему:
- Надо хорошенько высмеять мачеху.
Наконец Китаноката появилась вместе со всеми своими дочерьми и служанками. Она встретила неожиданный прием.
- Это что за бесцеремонное поведение! Здесь сидит господин тюдзе, - крикнули ей слуги.
Китаноката остановилась, не зная, что теперь делать. Толпа стала над ней потешаться:
- Уж куда глупей! Надо было попросить монахов, чтобы вам показали, где можно занять хорошие места. А самим где найти? Видите, сколько народу. А жаль вас, бедняжек! Вы бы лучше пошли вон туда, подальше, к подножью горы, где стоит храм богов Нио. Там свободного места сколько угодно!
Опасаясь, как бы его не узнали, меченосец держался в стороне, а сам потихоньку подговаривал проказливых молодых слуг, чтобы они хорошенько высмеяли старую жену тюнагона. Те не заставили себя долго просить.
Китаноката с дочерьми продолжала стоять в нерешительности, а проходившие мимо люди безжалостно толкали их, чуть не сбивая с ног. Пусть читатель вообразит, с каким чувством эти женщины побрели назад, к своему экипажу.
Если бы с ними была большая свита, слуги их могли бы прогнать обидчиков. Но сейчас об этом нечего было и думать. Не помня себя, словно во сне, стали они садиться в экипаж, так ничего и не увидев.
- Человек этот затаил злобу против нас. Наверно, он сердится за что-то на тюнагона. От такого злобного врага можно всего ожидать! - толковали между собой женщины.
Больнее всех была уязвлена Синокими словами насчет Беломордого конька.
Призвав к себе настоятеля храма, Китаноката обратилась к нему с просьбой:
- Нам нанесли оскорбление, силой заняли наши места. Нет ли других, свободных?
- Что вы, разве сейчас найдутся свободные места! Молодые аристократы отгоняют от подмостков даже тех зрителей, которые ждут здесь с самого утра. Очень жаль, что вы приехали так поздно. Видите, сколько народу собралось на храмовое зрелище… Как быть теперь? Придется вам провести эту ночь в экипаже. Другого ничего не придумаешь. Будь этот тюдзе обыкновенным человеком, я бы попробовал усовестить его, может быть, он и внял бы моим словам. Но сейчас он стал такой важной персоною, что, пожалуй, даже сам первый министр призадумается: сказать ему хоть слово укоризны или нет. Ведь одна из его младших сестер в особой милости у государя. Невозможно бороться с человеком, который хорошо знает, что государь только его одного и послушает.
Сказав эти неутешительные слова, настоятель удалился. Экипаж был битком набит, в нем приехало шесть женщин, ведь они не думали, что придется здесь заночевать. Было так тесно, - не вздохнуть, - еще теснее, чем в каморке Отикубо.
Наконец окончилась эта тягостная для них ночь. Китаноката спешила вернуться домой раньше своего ненавистного врага, но надо было починить сломанные колеса, а пока их чинили, Митиери уже успел сесть в свой экипаж. Боясь, как бы по дороге не случилось опять какой нибудь неприятности, Китаноката решила выехать позже него. Митиери подумал: "Она будет потом теряться в догадках и, пожалуй, ничего не поймет. Пусть знает, что это было не случайное оскорбление. Надо подать ей какой нибудь знак". Он подозвал к себе маленького слугу и приказал:
- Подойди вон к тому экипажу с открытой стороны и спроси: "Довольно ли с вас этого урока?"
Мальчик подбежал к экипажу тюнагона и без дальних церемоний спросил:
- Довольно ли с вас этого урока?
- Кто это говорит? - донесся голос из экипажа.
- Господин, который сидит вон там, - ответил мальчик.
Слышно было, что женщины шепчутся между собой:
- Так и есть. Он мстит нам за что-то.
- Нет еще! - крикнула в ответ Китаноката. Мальчик добросовестно передал то, что слышал. Глупая женщина смеет еще так дерзко отвечать!
- "Нет еще!" - усмехнулся Митиери. - Не знает она, что Отикубо здесь, со мною. - И он снова послал слугу с такими словами: - Значит, вам мало этого урока? Берегитесь, в другой раз я проучу вас покрепче.
Китаноката хотела опять что-то ответить, но дочери остановили ее:
- Не говорите ничего. Дело нешуточное, - И мальчик возвратился ни с чем.
Отикубо стала упрекать своего мужа:
- Зачем ты говоришь такие слова? Отец мой подумает, что ты жестокий и злой человек.
- А разве в этом экипаже сам тюнагон?
- Нет, но там его жена и дочери.
- Если б я осыпал их знаками почтительного внимания, он был бы, конечно, доволен. Но я не отступлюсь от того, что задумал, знай это.
Вернувшись домой, Китаноката рассказала обо всем мужу.
- Правда ли, что тюдзе, сын начальника Левой гвардии, враждует с тобой?
- Что ты, ничего подобного. Когда мы встречаемся с ним во дворце, он всегда вежлив со мной, очень обходительный молодой человек.
- Не понимаю! Он всячески старался оскорбить меня. За всю мою жизнь мне ни от кого еще не приходилось терпеть таких жестоких обид. Знал бы ты, какие возмутительно грубые слова он велел передать мне, когда мы собирались в обратную дорогу! Хотела бы я отплатить ему той же монетой. - Китаноката вся дрожала от ярости.
- Увы, я стал слишком стар и все больше теряю свое прежнее влияние в свете! А этот молодой человек вошел в такую силу, что, того гляди, станет министром. Где мне тягаться с ним! Жестокую кару посылает мне судьба за грехи, совершенные в прежней жизни! Люди будут говорить, что с вами обошлись так бесцеремонно, потому что меня ставят ни во что, - сокрушался тюнагон, щелкая пальцами от гнева.

Комментарии

34 Храм Киемидзу - знаменитый буддийский храм в окрестностях столицы, в котором особенно чтили богиню Каннон

35 …бык, впряженный в их… экипаж … - Экипаж того времени представлял собой двухколесную арбу. Плетеный верх привязывался к дрогам. Шторы и занавеси скрывали сидящих в экипаже дам от посторонних глаз. В экипаж впрягался бык

36 …возле самых подмостков для представления - В храмах исполнялись священные мистерии и пляски

Глава девятая

У Правого министра была единственная дочь, которую пора было выдать замуж.
- Хотел я предложить свою дочь государю, - говорил он, - да побоялся. Кто мог бы в этом случае поручиться за ее судьбу, когда меня не будет в живых? А вот молодой тюдзе, насколько я мог узнать его за время нашего знакомства, человек надежный и верный. Я бы охотно отдал за него свою дочь. Правда, я слышал, будто у него есть возлюбленная. Но ведь она не из знатного рода, значит, ее не назовешь настоящей законной супругой, с которой стоит считаться. В наши дни лучшего жениха не найти. Я уже давно присматриваюсь к нему, он мне по сердцу. Это человек с большим будущим.
Правый министр стал думать, кто бы мог послужить посредником в этом деле, и поручил сватовство кормилице Митиери.
Кормилица отправилась к своему молочному сыну и стала ему говорить:
- Правый министр просил меня о том-то и том-то… Это заманчивое, очень лестное предложение.
- Если б я был одиноким, - ответил Митиери, - то с радостью согласился бы, но у меня есть возлюбленная, которую я никогда не покину. Сообщи, кормилица, мой решительный отказ.
Сказал, как отрезал, и вышел из комнаты. Кормилица подумала: "У госпожи Нидзедоно, видимо, нет ни отца, ни матери. Молодой господин - единственная опора в жизни. А у дочери Правого министра богатая могущественная родня. Есть кому позаботиться о том, чтобы зять жил в роскоши и довольстве".
И вместо того чтобы передать Правому министру решительный отказ Митиери, кормилица сказала от его имени следующее:
- Прекрасно, я очень рад. Выберу счастливый день как можно скорее и пошлю письмо невесте.
Услышав, что жених согласен, Правый министр, не тратя времени, стал готовиться к свадьбе. Обновил всю домашнюю утварь, роскошно отделал покои для молодых, нанял новых служанок, - словом, ничего не было забыто.
Скоро кто-то шепнул Акоги:
- А знает ли ваша госпожа, что господин тюдзе женится на дочери Правого министра?
Акоги очень удивилась.
- Нет, в господине нашем не заметно никакой перемены. Да полно, правда ли это?
- То-то, что правда. Свадьба, говорят, назначена на четвертый месяц года. В доме Правого министра такая горячка, все с ног сбились…
Акоги сообщила обо всем своей молодой госпоже.
- Вот что люди говорят. Знаете ли вы, что господин ваш хочет жениться?
"Может ли это быть правдой?" - подумала Отикубо вслух спросила:
- Кто это тебе сказал? Муж ни о чем мне не говорил.
- Служанка из дома Правого министра. Она слышала самых верных людей. Уже известно, на какой месяц назначена свадьба.
Отикубо предположила, что Митиери подчинился строгому приказу своей матери. "Он не мог ослушаться родителей", - думала втайне от всех Отикубо, но, как у нее ни было тяжело на душе, она ничем не выдала своей грусти, а с кажущимся спокойствием стала ждать, чтобы Митиери открыл ей всю правду. Время шло, а он все молчал.
Как ни старалась скрыть свои чувства Отикубо, но скоро тайная печаль согнала с ее лица прежние краски.
- Скажи, что у тебя на душе? О чем ты грустишь? Я ведь не умею, как другие люди света, нашептывать разные нежности: "Люблю, обожаю, жить без тебя не могу!" Но зато с самого начала я решил никогда не причинять тебе ни малейшего горя. А между тем последнее время ты словно сама не своя. Это меня тревожит, - стал говорить жене Митиери. - Помнишь ли ты, как я пришел к тебе под проливным дождем, лишь бы не огорчить тебя? Надо мной смеялись по дороге, называли меня "воришкой с белыми ногами". То было в навеки мне памятную третью ночь после нашей первой встречи. Разве я с тех пор хоть в малости провинился чем-нибудь перед нашей любовью?
- Но у меня нет никакой тайной заботы.
- Пусть так, и все же я не в силах вынести твоего грустного, отчужденного вида. Ты замкнулась в себе, словно воздвигла преграду между мной и собою… - упрекнул ее Митиери.
Отикубо ответила ему стихами:

С чем сравню я сердце твое?
Оно, как прибрежная родея
Возле озера Микумано.
Много цветков на стебле родеи.
Сердце изменника любит многих…
Услышав это пятистишье, Митиери сложил другое:

Пусть у прибрежной родеи,
Что возле озера Микумано
В светлые воды глядится,
Много цветков на одном стебле
Ты для меня в целом мире одна.
Люди, верно, наговорили тебе что-то про меня. Скажи мне, в чем дело?
Но так как Отикубо не была уверена в истинности дошедших до нее слухов, то ничего ему не сказала. На другое утро Акоги накинулась на своего мужа с упреками:
- Твой господин женится, а ты мне ни слова! Возмутительно! До каких же пор можно скрывать?
- Первый раз слышу, - искренне удивился меченосец.
- Чужие люди ходят сюда выражать нам сочувствие, а ты делаешь вид, будто ничего не знаешь.
- Странное дело! Ну, хорошо, я прослежу за моим господином.
Как- то раз, когда Митиери пришел в Нидзедоно, он увидел, что жена его любуется весенним садом в цвету. Сломив ветку с самого красивого дерева, он подал ее Отикубо со словами:
- Взгляни, как она прекрасна. Может быть, это рассеет твою грусть.
Отикубо ответила ему:

Пусть минула меня беда,
Не коснулась меня невзгода,
Но всего на свете больней,
Что изменчиво сердце людское,
Как непрочный сливовый цвет
Стихи эти восхитили Митиери и тронули его сердце. "Быть может, Отикубо сказали, что у меня в прошлом был легкомысленный нрав?" - подумал он с грустью.
- Так, значит, ты до сих пор сомневаешься во мне! Но я ни в чем не виноват перед тобой. О, загляни же в самую глубину моего сердца, ты увидишь его чистоту.

Не опасаясь невзгод,
В зимний холод раскрылся
Алый сливовый цвет,
Но дыши осторожно,
Налетающий ветер!
Постарайся же верно читать в моем сердце. Не смущай его напрасными сомнениями.
Отикубо ответила:

Если вдаль улетит,
Воле ветра покорный,
Алый сливовый цвет,
То погибнет от горя
Одинокое сердце.
Вот все, что я могу тебе сказать. Будь участлив ко мне, прошу тебя. Помни, моя судьба в твоей власти.
Митиери терялся в догадках, что же такое могла услышать Отикубо. Но вдруг к нему пришла его кормилица.
- Я передала Правому министру в точности все, что вы сказали, от слова до слова, но он ответил: "Возлюбленная его как будто не из знатного рода. Пусть себе иногда к ней ходит, если уж так любит ее. Поговорю с его батюшкой, а в четвертом месяце можно и свадьбу сыграть". Уж так он спешит со свадьбой, что и сказать нельзя. И вы тоже будьте наготове.
Митиери смущенно усмехнулся:
- Зачем он так настаивает? Вынуждает меня прямо сказать, что я не хочу жениться на его дочери. Я не похож на блестящих молодых людей из высшего света, звание у меня невысокое, стало быть, не такой уж я завидный жених. В какое положение ты меня поставила! Прекрати всякие разговоры о сватовстве! А как понимать твои слова о том, что госпожа Нидзедоно якобы недостойна быть моей женой? Она вовсе не из такого низкого рода, как ты думаешь…
- Вот горе, вот беда! - заохала кормилица. - Батюшка ваш тоже хочет этого брака, приготовления к свадьбе уже на полном ходу… Ах, подумайте еще раз! Как вы ни упрямьтесь, но придется вам жениться, если на то будет родительская воля. В наши времена такая уж мода, что молодой человек берет себе женушку с богатой и могущественной родней в придачу, чтобы о нем заботились и содержали его в роскоши. Милая ваша от вас не уйдет, а вы пошлите письмецо невесте. Госпожа Нидзедоно, сразу видно, благородной крови, но ведь имя-то у нее какое низкое: "Отикубо"! Значит, ее держали в отикубо - домике у ворот, как последнюю служанку, а вы возвысили ее до себя и так с ней носитесь, как будто она драгоценность какая-нибудь. В толк не возьму! Ведь как приятно, когда у женушки богатые и знатные родители. Смотришь, позаботятся о зяте. Чего уж лучше!
Митиери побагровел от гнева.
- Может быть, я отстал от времени, но я вовсе не стремлюсь жить по моде. Не надо мне чужих забот, не надо жены с богатой родней. Пусть мою жену зовут Отикубо - хоть Каморкой, хоть Лачужкой, мне все равно! Я поклялся, что никогда ее не оставлю, и никто на свете нас не разлучит. Что чужие люди злословят, это не удивительно, но и ты, кормилица, не отстаешь от них. Ты думаешь, может быть, что жена моя тебя не ценит, напрасно! Скоро в Нидзедоно и твои услуги понадобятся.
Митиери встал с оскорбленным видом, чтобы уйти. Меченосец, который все слышал, гневно щелкнул пальцами.
- Это что за разговоры такие? - накинулся он на свою мать. - Ты часто видишься с моей госпожой, неужели за это время ты не поняла, какое у нее благородное сердце? Мои господа так любят друг друга, что их не разлучить никакими человеческими силами. А ты прислуживаешься к министру и хочешь из корыстолюбия, ради собственной выгоды сосватать своему господину богатую невесту. Ах, нет у тебя сердца! Пусть ты простого звания, но все же как ты могла опуститься до такой низости! Да как ты смеешь называть мою госпожу позорной кличкой "Отикубо"? Совсем уж из ума выжила. Что подумает о тебе госпожа, если услышит? В жизни никогда не смей больше так ее называть. Мне стыдно перед моим господином. Подумай, каково сейчас у него на душе! Неужели тебе так не терпится получить подачку от Правого министра? На что она тебе сдалась? Ведь есть у тебя сын, вот этот самый Корэнари, он и сам тебя прокормит. Жадность - великий грех. Если ты еще раз заикнешься об этом проклятом сватовстве, отрекусь от мира и пойду в монахи замаливать твои грехи. И как ты решилась на такое дело? Разлучить любящих - нет на свете страшнее греха!
- Да что ты не даешь мне и словечка вставить! - вскрикнула кормилица. - Перетолковал все и вкривь и вкось… Разве я учила: "Брось жену, оставь жену"?
- А разве не так выходит? Уж коли берешь другую жену…
- Э-э, раскричался! А хоть бы я и завела речь о сватовстве, что здесь дурного? Зачем поднимать такой шум, будто и свету конец? Сам без памяти влюблен в свою Акоги, оттого так и разозлился.
Кормилица в душе уже горько раскаивалась, что затеяла это сватовство, но все же постаралась заткнуть рот своему сыну.
- Ну, ладно, ладно! - засмеялся меченосец. - Ты, верно, будешь и дальше подговаривать моего господина на такие дела. Но только помни, что, если ты разлучишь моих господ, я пойду в монахи. Тяжкий грех ты возьмешь на душу! Придется мне, как доброму сыну, позаботиться о спасении твоей души. - Меченосец достал бритву и спрятал ее под мышкой. - Как примешься опять за свое, так я и обрею голову начисто, как монаху полагается, - пригрозил он. Кормилица перепугалась, ведь он был ее единственным сыном.
- Ах, не говори таких страшных слов! Я попробую сломать бритву силой моей воли. Стану все думать и думать, что сломаю ее, может, и правда переломится пополам.
Меченосец украдкой засмеялся.
"Молодой господин никогда не согласится, - подумала кормилица, - а мой любимый сынок вот до чего договорился, страшно слушать!"
И она поспешила сообщить Правому министру, что все ее хлопоты кончились ничем.
"Отикубо за последнее время так изменилась ко мне, - подумал Митиери. - Уж не дошли ли до нее слухи об этом сватовстве?"
Он пошел в Нидзедоно и сказал своей жене:
- Наконец-то, по счастью, я узнал, почему у тебя такой пасмурный вид.
- Что же ты узнал?
- Всему виною дочка Правого министра.
- О нет, неправда! - улыбнулась Отикубо,
- Какое безумие! Если б сам микадо предложил мне жениться на его дочери, я и то отказал бы ему. Я уже раньше тебе говорил, что только и забочусь о том, как бы не причинить тебе ни малейшего горя. А самая горшая мука для женщины, как я слышал, - это измена любимого. И потому я навсегда отказался даже от мысли о другой любви. Вперед, если люди будут тебе говорить о моей измене, не верь им!
- Пусть я и не поверю им, но все же боюсь, что ты "берег, грозящий обвалом", - ответила Отикубо, намекая на слова песни:

Непостоянный друг
Словно грозящий обвалом
Порог над крутизной.
Ты говоришь мне "люблю",
Сердце боится верить.
- Хорошо, я буду говорить тебе о моей любви, а ты упрекай меня сколько хочешь! Я все равно буду стараться ничем не огорчать тебя. Суди же, как глубока моя любовь.
Меченосец сказал Акоги:
- Напрасно ты подозреваешь нашего господина в непостоянстве. Ручаюсь тебе, он до конца жизни не изменит своих чувств к Отикубо.
После того как меченосец так сурово ее побранил, кормилица больше не заговаривала о сватовстве. Правый министр, услышав, что Митиери не собирается порвать со своей возлюбленной, тоже отказался от мысли выдать за него свою дочь.

Глава одиннадцатая

Видя беспримерную любовь к себе своего мужа, Отикубо наконец перестала бояться, что он переменится к ней. Однажды она сказала ему:
- Я хотела бы как можно скорее подать весть о себе моему отцу. Он так стар, что может не сегодня завтра умереть. Тяжело у меня будет на душе, если я с ним так больше и не увижусь.
- Понимаю тебя, - ответил Митиери, - но потерпи немного. Еще не время открыть нашу тайну. После того как вы встретитесь, тебе станет так его жалко, что уже нельзя будет досаждать мачехе. А ведь я еще не сполна отомстил ей. И я хотел бы к тому времени, когда ты встретишься со своим отцом, занять еще более высокое положение в свете. С чего бы тюнагону так вдруг и умереть?
Отикубо не раз просила мужа позволить ей увидеться со своим отцом, но, встречая каждый раз один и тот же ответ, под конец уже не решалась заговаривать об этом. Так, без особых треволнений, закончился старый год и наступил новый.
В тринадцатый день первого месяца Отикубо легко разрешилась от бремени сыном-первенцем. Митиери был безмерно счастлив. Беспокоясь о том, что в доме у него только молодые неопытные служанки, он сказал кормилице:
- Прошу тебя, кормилица, позаботься о моей жене и моем ребенке, как если бы ты была моя родная мать. - И поручил ей уход за женой и руководство всем домом.
Кормилица первым делом омыла роженицу теплой водой. Увидев, как дружелюбно и ласково относится к ней Отикубо, она подумала: "Да, мудреного нет, что молодой господин не изменяет такой жене!"
Я не буду описывать в подробностях, какие богатые подарки прислали новорожденному, предоставляю это воображению читателя. Скажу только, что все вещи были из чистого серебра. Все родные Митиери шумно веселились, играя на флейтах и цитрах. Только одно огорчало Акоги: Китаноката ничего не знает об этом торжестве. Ах, если б она могла увидеть все собственными глазами! Как бы она бесновалась от зависти!
Кормилицей ребенка была назначена Сенагон, которая тоже недавно родила.
Садайсе, отец Митиери, и его супруга обожали маленького внучка и лелеяли его, как величайшую драгоценность.
Во время новогоднего производства в чины и звания Митиери в обход многих получил звание тюнагона, а отец его стал Левым министром, сохранив за собой должность главного начальника Левой гвардии.
По этому случаю он сказал:
- Не успел мой внучек появиться на свет, как и отец его и дедушка получили высокие должности. Этот ребенок принес нам счастье.
В самом деле, Митиери открылось самое блестящее будущее. Мало того что он стал тюнагоном, его еще поставили во главе Правой императорской стражи и стали титуловать "эмон но ками".
Высокие награды получил и куродо [Для удобства читателей мы и дальше будем называть его куродо. (Прим. перев.) ]. Ему дали чин тюдзе и возвели в звание государственного советника. Когда в семье тюнагона узнали, что бывший зять вознесся так высоко, то его покинутая жена Саннокими и Госпожа из северных покоев опечалились до слез. Им стало еще больнее и обиднее. И прежде, бывало, Саннокими плакала, видя, что муж готов покинуть ее ради другой, но все же брачный союз их еще не был разорван. Теперь же всему конец, надежды больше не было, осталась только жгучая напрасная зависть!
Митиери вошел в такую милость у государя, его влияние настолько усилилось, что он мог теперь многими способами унижать и преследовать мачеху и сестер Отикубо. Но, чтобы не наскучить читателю, мы об этом рассказывать не будем.
На следующий год осенью Отикубо вновь родила прелестного мальчика. Госпожа свекровь сказала по этому поводу:
- Молодая наша не теряет времени даром. Каждый год у нее рождается красивое дитя. На этот раз я сама буду растить ребенка, - и перевезла внучка вместе с кормилицей в свой дворец.
Меченосец тоже не был обойден судьбой: он получил одновременно должность секретаря в канцелярии Левой императорской стражи и звание куродо.
Все шло так удачно и счастливо, что лучшего и пожелать нельзя. Одно лишь не сбылось: тюнагон отец ничего не знал о судьбе своей дочери, и потому Отикубо все время чувствовала, что еще не достигла полноты своего счастья. Тюнагон тем временем очень ослабел от старости. Погруженный в невеселые думы, он почти перестал выезжать в свет и проводил дни, запершись у себя, в грустном одиночестве.
Принцесса - мать Отикубо - некогда владела прекрасным дворцом Сандзедоно, он должен был достаться в наследство ее дочери, но тюнагон сказал:
- Отикубо нет больше на свете, я возьму этот дворец себе.
- Разумеется, так и следует сделать, - обрадовалась Китаноката. - А если даже, паче чаяния, она и жива, то женщине, которая пала так низко, не подобает владеть княжеским дворцом. Он такой просторный, как раз подойдет мне и моим дочерям.
Мачеха истратила все доходы, полученные за два года с поместье тюнагона, чтобы заново отстроить весь дворец, начиная с крытой земляной ограды вокруг него. Были возведены новые здания взамен обветшалых, - словом, денег не пожалели.
Между тем прошел слух, что в этом году "Праздник мальвы" будет отпразднован с особым великолепием. Митиери обещал, что повезет любоваться торжественным зрелищем всех служанок в доме. Полно им ходить с таким скучающим видом!
К празднику стали готовиться задолго. Починили экипажи, подарили слугам новые нарядные одежды.
- Смотрите, чтобы все было как следует! - приказали молодые господа. В доме поднялась суета. Наконец наступил долгожданный день.
Возле широкого Первого проспекта, по которому должны были проехать разукрашенные храмовые колесницы, были заранее вбиты в землю колья, чтобы никто другой не поставил в этом месте своих экипажей. Значит, можно было не беспокоиться и не приезжать слишком рано.
Двадцать старших прислужниц разместились в пяти экипажах, еще две повозки подали для девочек-служанок и низшей челяди.
Поскольку сам молодой господин тоже принял участие в поездке, то его сопровождала пышная свита из придворных четвертого и пятого рангов, а впереди бежали скороходы. Вместе с Митиери поехали и его братья: средний брат, бывший паж императора, а теперь начальник гвардии, и самый младший брат, уже получивший свой первый небольшой чин по ведомству торжеств и церемоний.
Всего собралось около двадцати экипажей. Вереницей, в строгом порядке они подъехали к заранее отгороженному месту возле Первого проспекта, откуда можно было хорошо видеть праздничное шествие.
Оглядевшись, Митиери заметил, что как раз напротив их участка, отмеченного кольями, стоят два экипажа: один очень старый, с верхом, плетенным из листьев ореховой пальмы, и второй - чуть поновее, с верхом, плетенным из бамбука.
Митиери распорядился:
- Поставьте по обе стороны дороги, друг напротив друга, мой экипаж и экипаж моих братьев так, чтобы мы могли легко беседовать между собой и с женщинами нашей семьи, и чтоб нам было все хорошо видно…
Челядинцы засуетились.
- Надо подать немного назад ваши экипажи. Мы поставим здесь свои, - сказали они людям, которые расположились по другую сторону дороги, но те, оскорбившись, не тронулись с места.
Митиери спросил:
- Чьи экипажи?
- Тюнагона Минамото.
- Будь хоть тюнагона, хоть дайнагона, нечего было ставить экипажи там, где огорожена земля, точно другого места не стало. Отодвиньте их немного назад.
Челядинцы Митиери собрались гурьбой, чтобы отодвинуть назад чужие экипажи, но навстречу им вышли слуги тюнагона и начали словесную перепалку:
- Зачем вы так бесчинствуете? Экие скорые на руку! Да разве ваш надутый спесью господин не такой же тюнагон, как наш? Или ему принадлежит весь Первый проспект из конца в конец? Самоуправцы!
Но тут один из слуг Митиери, особенно злой на язык, бросил в ответ:
- И бывший наш государь, и будущий государь, наследник престола, и принцесса-жрица, все уступают дорогу нашему господину, вот он какой, не знаете, что ли?
Другой подхватил:
- Да как вы смеете равнять вашего господина с нашим? "Такой же тюнагон"! Скажут тоже! Болваны!
Слуги старого тюнагона не остались в долгу, они отвечали бранью на брань и ни за что не уступали места. Митиери подозвал к себе меченосца и сказал:
- Надо немного осадить вон те экипажи.
Челядинцы, не спрашивая позволения, отодвинули назад чужие экипажи. Их противники оказались в меньшинстве и ничего не могли сделать. Немногочисленные скороходы тюнагона рассудили так:
- Что пользы в ссоре? Лучше не ввязываться в драку, еще наживешь себе беды. У нас хватило бы мужества пнуть ногой в зад самого первого министра, но этот молодой вельможа - другое дело, мы и пальцем не дотронемся даже до его последнего слуги.
И вкатили свои экипажи в ворота первого попавшегося дома. А сидевшие в экипажах женщины только молча поглядывали сквозь плетеные занавески.
Вот до какой степени люди трепетали перед Митиери.
Жена и дочери тюнагона только вздыхали:
- Бесполезно спорить! Мы бессильны ему отплатить. Тем бы дело и кончилось, если бы глупый старикашка тэнъяку но сукэ не заявил:
- Почему это они посмели загнать наши экипажи куда-то на задворки? Кто им дал такое право? - И выступив вперед, начал браниться. - Не смеете вы так своевольничать! Если вы наперед огородили место кольями, то, конечно, вольны поставить там свои экипажи, но по какому праву вы велели убрать наши? Ведь они стояли напротив, через дорогу. Погодите, вы еще раскаетесь! Поплачете вы у меня! Я вам отомщу!
Увидев тэнъяку но сукэ, меченосец подумал: "Ага! Знакомое лицо… Где-то мы с ним встречались… - и вдруг вспомнил: - Так вот это кто! О, вот удача! Попался мне наконец!"
Митиери тоже приметил ненавистного старика.
- Эй, Корэнари! - крикнул он. - Зачем ты позволяешь ему так ругаться?
Меченосец сразу все понял и подмигнул задорным челядинцам, а те рады стараться, сразу налетели на тэнъяку но сукэ.
- Что такое! Этот старикашка смеет грозить нам. А нашего господина ты, значит, и в грош не ставишь? Так, что ли?
Размахивая своими веерами с длинными ручками, они внезапно сбили шапку с головы старика. И все увидели, что жидкие прядки волос связаны у него на макушке в маленький пучок, а голый лоб ярко блестит. Зрители, стоявшие толпами по обе стороны дороги, чуть с ног не упали от смеха.
Тэнъяку- но сукэ побагровел от стыда. Прикрыв свою лысую голову руками, он хотел было спрятаться в экипаже, но челядинцы Митиери схватили его и давай пинать ногами куда попало, приговаривая:
- Вот тебе! Вот тебе! Будешь грозить нам! - Натешились над ним вволю.
Старик в голос вопил:
- Умираю! Смерть моя пришла! - Но слуги все не унимались. Под конец старик и дышать перестал.
Митиери кричал только для вида:
- Стойте! Остановитесь! Довольно!
Слуги Митиери бросили жестоко избитого тэнъяку но сукэ в главный экипаж, где сидела сама Китаноката, а потом разошлись до того, что начали толкать и пинать экипажи. А слуги тюнагона дрожали от страха и даже близко не осмелились подойти. Они держались в стороне, как будто это их не касалось, и только издали следили за экипажем. Челядинцы Митиери загнали его в глухой переулок и бросили там посреди дороги. Лишь тогда слуги тюнагона решились подойти к экипажу. Он стоял, запрокинувшись оглоблями кверху: жалкое зрелище!
Женщины в экипаже, - громче всех Китаноката, - кричали в голос:
- Не хотим здесь оставаться! Домой! Скорее домой!
Но когда по их просьбе запрягли быка в повозку, оказалось, что челядинцы Митиери обрезали веревки, которыми был привязан к дрогам плетеный кузов. Он упал посреди дороги, а бык потащил дальше одни опустевшие дроги с колесами. Простолюдины, которые толпились на улице, чтобы поглазеть на процессию, за бока схватились от смеха… Хохот, крики! Слуги тюнагона, следовавшие за экипажем, попадали от неожиданности на землю и некоторое время даже не в силах были подняться…
Щелкая пальцами, они сетовали:
- Ах, видно, нынче выдался особенно злосчастный день. Не следовало сегодня и выезжать за ворота. Такой неслыханный срам на наши головы!
Предоставляю читателям самим вообразить, что должны были чувствовать женщины в экипаже. Скажу только, что все они горько плакали от обиды и страха.
Китаноката сидела в экипаже позади своих дочерей, и потому, когда кузов внезапно оторвался, от сильного толчка она кубарем вылетела на дорогу. Тем временем бык продолжал невозмутимо шагать дальше, таща за собой пустые дроги. Кое-как, с трудом мачеха взобралась обратно в кузов, но, падая, она поранила себе локти и теперь громко плакала и охала от боли.
- За какие грехи я терплю такое наказание! - причитала она.
- Тише! Тише! - унимали дочки свою матушку.
Наконец подоспели слуги. Видят, случилась большая беда.
- Что делать! Понесем кузов на плечах, - стали они совещаться между собою.
- Ну и никудышные же ездоки! - смеялись в толпе.
Слуги тюнагона так растерялись от стыда, что не раскрывали рта и только молча глядели друг на друга как потерянные.
Наконец привезли назад дроги, поставили на них кузов и тронулись в обратный путь, но перепуганная госпожа Китаноката не переставала вопить:
- Потише! Ай, вывалите!…
Пришлось ехать шагом. Кое-как, медленно-медленно дотащились они до дому. У Госпожи из северных покоев лицо опухло от слез. Ее внесли в дом на руках, так сильно она расшиблась.
- Что случилось? Что случилось? - в испуге закричал тюнагон. Когда он услышал рассказ о том, что вытерпели его жена и дочери, то чуть не умер на месте. - Ужасный стыд! Так меня унизить! Постригусь в монахи! - восклицал он, но, жалея жену и дочерей, не исполнил своего намерения.
В обществе много толковали, посмеиваясь, об этом происшествии. Отец Митиери строго спросил своего сына:
- Неужели это правда? До меня дошел слух, что челядь разбила экипаж, в котором ехали женщины, и что среди этих буянов особенно отличились твои слуги из Нидзедоно. Как мог ты допустить такое бесчинство?
- О нет, слухи преувеличены, - ответил Митиери, - Ничего особенного не случилось. Я приказал заранее огородить кольями место для наших экипажей. Зачем же слуги тюнагона именно там, как нарочно, поставили экипажи своих господ, хотя всюду вдоль дороги было сколько угодно свободного места? Мои слуги, понятно, не стерпели этого, вот и вспыхнула перебранка. В конце концов челядинцы мои до того разгорячились, что в пылу ссоры перерезали у чужого экипажа веревки, которыми был привязан кузов к дрогам. Один из людей тюнагона стал поносить моих слуг. А те сбили с него шляпу и давай колотить, не слушая никаких уговоров. Оба мои брата были тут же и все видели. Они могут подтвердить мой рассказ. Люди представили вам все дело гораздо страшнее, чем оно было на самом деле.
- Потрудись, однако же, впредь вести себя так, чтобы тебя не порицали, - сказал ему отец, - Я тоже недоволен тобой.
Когда Отикубо услышала о том, что случилось, она сильно опечалилась, жалея и сестер и мачеху.
- Не слишком-то беспокойтесь о них, - сказала ей Акоги. - Незачем. Если б в экипаже находился ваш отец, тогда другое дело! А то, подумаешь, избили старикашку тэнъяку но сукэ, так ему и надо!
- У тебя недоброе сердце, - сказала на это Отикубо. - Можешь идти на службу к моему супругу, а меня оставить. Он такой же мстительный, как ты.
- Хорошо! Отныне буду служить вашему супругу. Он делает все то, что я сама хотела бы сделать, будь за мною сила, и потому он стал мне теперь дороже, чем вы! - ответила Акоги.
Супруга тюнагона тяжело заболела после этого происшествия. У постели больной собрались все ее дети и стали молиться богам и буддам, чтобы они послали ей исцеление. Молитвы их были услышаны, и госпожа Китаноката понемногу оправилась от своего недуга.

Глава вторая

На другой день Кагэдзуми сам явился в Сандзедоно попросил:
- Пожалуйста, разрешите мне взять имущество моей семьи.
- Мы три дня не позволим дотронуться ни до одной вещи. На четвертый день присылайте за вашим добром. Все будет возвращено в полной сохранности, - ответили ему слуги, и не стали и слушать никаких доводов. В доме тюнагона еще больше встревожились…
А в Сандзедоно три дня подряд не стихала веселая музыка. Праздновали новоселье на самый изысканный новый манер.
В назначенный день рано утром снова появился Кагэдзуми и начал слезно молить:
- Позвольте мне сегодня забрать вещи моей семьи. Мы перевезли сюда все наше имущество, все до мелочи, даже ларчики для женских гребней… Очень трудно обойтись без этих вещей…
Митиери, торжествуя в душе победу, велел наконец возвратить Кагэдзуми все вещи согласно описи.
- Ах, вспомнил! - вдруг воскликнул Митиери. - Где-то была еще старая шкатулка для зеркала. Верните шкатулку вместе с прочими вещами, ведь супруга тюнагона, кажется, считает ее бесценным сокровищем.
Акоги с готовностью отозвалась:
- Как же, как же, шкатулка хранится у меня, - и тотчас же принесла ее. Женщины, еще не видевшие этой шкатулки, дружно засмеялись:
- Ах, до чего же она безобразна!
- Надо приложить к ней записку, - сказал Митиери, подумав, что одна шкатулка сама по себе не произведет должного действия, и попросил Отикубо написать несколько слов.
- Зачем? Если я дам знать о себе в такую тяжкую для моих родных минуту, то причиню им лишнюю боль, - стала отказываться Отикубо.
- И все же напиши, прошу тебя, напиши, - настаивал Митиери, и в конце концов она написала на оборотной стороне дощечки, лежавшей на дне шкатулки, такое стихотворение:

Утром и вечером
Видело ты, как я слезы лью,
Ясное зеркало.
Но протекли года - и теперь
Память о прошлом сердцу мила.
Завернув шкатулку в несколько слоев цветной бумаги, Отикубо привязала к ней ветку дерева и отдала Акоги.
- Вот, передай моему брату.
Митиери пригласил к себе Кагэдзуми и сказал ему:
- Вы, должно быть, считаете, что я поступил с вами очень неучтиво. Но, по правде сказать, меня взяла сильная досада, когда я узнал, что вы переезжаете в мой дом, даже не известив меня об этом. Теперь я уже остыл и намерен сам лично принести свои извинения вашему батюшке. И кроме того, показать ему ту бумагу, о которой шла речь. Передайте тюнагону, чтобы он непременно посетил меня сегодня или завтра. Может быть, вы и ваши братья сочтете неудобным для себя сопровождать его, но я буду очень рад, если кто-либо из вас примет участие в нашей беседе.
У Митиери был такой радостный вид, какой вовсе не соответствовал обстоятельствам. Кагэдзуми был очень этим удивлен.
- Так вы непременно передайте вашему батюшке, чтобы он ко мне пожаловал, и прошу вас, приходите вместе с ним, - повторил Митиери. Кагэдзуми, выразив свое согласие, удалился. Акоги поджидала его за дверью.
- Попроси-ка гостя подойти сюда, - велела она слуге. Кагэдзуми это показалось очень странным, но все же он подошел ближе. Из-за плетеного занавеса показался только самый краешек нарядного яркого рукава.
- Пожалуйста, передайте эту вещь Госпоже из северных покоев. Я бережно хранила ее, зная, как дорога она госпоже. А сегодня, когда стали возвращать ваше имущество, я вспомнила и об этой вещице…
Кагэдзуми еще более удивился. Голос показался ему знакомым.
- Но от чьего имени прикажете передать?
- Госпожа ваша матушка сама догадается. Вспомните, как говорится в одной песне:

Все изменилось здесь,
И лишь кукушки голос
Напомнил о былом…
Я словно та кукушка. Разве голос мой не напоминает вам о прошлом?
"Ах, да ведь это Акоги! Она у нас когда-то служила", - вспомнил Кагэдзуми.
- Как могу я вести сердечную беседу с той, которая так легко забыла свою родную обитель? Но все же, когда я вновь приду сюда, то по старой памяти навещу вас.
- А вот и еще одна ваша давнишняя знакомая, - послышался голос, и из-за плетеного занавеса выглянула дама. То была Сенагон!
"Каким образом они оказались здесь вместе?" Не успела эта мысль промелькнуть в голове Кагэдзуми, как раздался еще один знакомый голос:
- А я, ничтожная, верно, уже забыта вами. Где вам помнить обо мне здесь, у вас в столице, где столько женщин

Красой затмевают друг друга,
Словно кошницы цветов.
Ну, разумеется, это Дзидзю, любимая прислужница его второй сестры, Наканокими. Когда-то у Кагэдзуми были с Дзидзю любовные встречи… Но что все это значит? Он слышит только знакомые голоса. Растерявшись от неожиданности, Кагэдзуми не находил ответа.
Акоги спросила:
- Скажите, как поживает меньшой ваш брат Сабуро? Состоялся ли уже обряд гэмпуку37?
- О да, этой весной он получил звание чиновника пятого ранга.
- Пусть он непременно придет сюда. Передайте ему, что мне о многом хочется поговорить с ним.
- Это нетрудно исполнить, - ответил Кагэдзуми и поспешил домой. Ему не терпелось взглянуть, что за вещь передала ему Акоги с таким таинственным видом.
По дороге он вспоминал все, что ему довелось видеть и слышать в Сандзедоно, и не мог прийти в себя от изумления. Что за чудеса! Уж не стала ли Отикубо женой этого эмон но нами? Акоги, видимо, живется недурно, она та разряжена. Все прежние прислужницы собрались в Санизедоно словно нарочно. "В чем тут дело?" - терялся в догадках Кагэдзуми.
Ему было приятно встретить столько старых друзей. Никакие опасения не смущали его, ведь в то время, когда Госпожа из северных покоев так жестоко мучила свою падчерицу, Кагэдзуми находился далеко, на службе в глухой провинции, и ничего не знал.
Вернувшись домой, он передал отцу слова Митиери, а потом отнес своей матери таинственный предмет, плотно завернутый в цветную бумагу. Стали ее разворачивать, и вдруг показалась - кто бы мог ожидать! - старая знакомая шкатулка из-под зеркала. Та самая, которую мачеха когда-то отдала Отикубо. "Что же это значит?" - в смятении думала Китаноката. На дне шкатулки написаны какие-то стихи… Несомненно, рукой Отикубо! Мачеха та и замерла, широко раскрыв глаза и рот.
"Так, значит, весь неслыханный позор, который свалился на наши головы, все наши несчастья в последние годы, все это ее рук дело! Так вот кто наш тайный недруг!
Словами не описать, какая злоба, какая досада охватили мачеху при этой мысли.
Весь дом тюнагона пришел в смятение.
Но когда сам он узнал, что дворец Сандзедоно достался не кому иному, как его родной дочери, то старик сразу позабыл все обиды и все унижения прошлых лет.
- Она оказалась самой счастливой из моих дочерей. Как мог я так пренебрегать ею? Дом этот по праву принадлежит Отикубо, он достался ей в наследство от матери, - сказал тюнагон с успокоенным видом.
Эти слова привели в ярость Госпожу из северных покоев.
- Хорошо, пусть она берет себе этот дом, раз уж нельзя иначе. Но мы столько денег потратили на него. Попросите, чтоб нам возвратили хоть кусты и деревья. Ведь какой убыток мы потерпели! Пусть возместят нам хоть часть расходов, чтобы мы могли купить новый дом.
- Что ты говоришь, матушка! - возмутился Кагэдзуми. - Словно речь идет о чужом нам человеке. Не знаю по какой причине, но в нашей семье нет ни одного приличного зятя. Надоело мне слушать насмешки насчет Беломордого конька! И вдруг с нами породнился молодой сановник - любимец государя. Надо радоваться такому счастью.
Тут в разговор вмешался младший сын - Сабуро:
- Мне нисколько не жаль отдать сестрице этот дом. Но мне было очень жаль смотреть, как мучили сестрицу Отикубо.
- Как мучили? Кто ее мучил? Что такое? - спросил Кагэдзуми.
- Да, мучили! Сколько она, бедняжка, выстрадала! - Сабуро рассказал обо всем, что было. - Ах, что должна говорить о нас Акоги. А уж сестрице мне стыдно и на глаза показаться…
Кагэдзуми вспыхнул от гнева:
- Это ужасно! Я был в провинции и ничего не знал. С ней поступали отвратительно. Не мудрено, что муж ее, эмон но ками, затаил в душе месть против нашей семьи причинил нам столько бед. Что он должен о нас думать! Я не решусь теперь и на людях-то показаться. - Так говорил он, охваченный чувством глубокого стыда.
- Ах, замолчите вы! Что было, то было… Глупости все! И слышать не хочу. Это она все по злобе подстроила, - отмахнулась Китаноката.
Видя, что с ней толковать бесполезно, сыновья замолчали.
Прислужницы, слышавшие этот разговор, чуть не умерли от зависти.
- Оказывается, и Сенагон и Дзидзю поступили на службу к госпоже Отикубо. Счастливицы! А мы-то до сих пор не догадались наведаться туда и погибаем здесь от тоски и скуки. Нет уж, хватит с нас! Сейчас же пойдем в Сандзедоно. Госпожа Отикубо такая добрая, она непременно возьмет нас на службу, - шептались между собой молодые дамы.
Сестры Отикубо были ошеломлены неожиданной новостью. Особенно страдала Саннокими. Ей было нелегко узнать, что она породнилась с той самой семьей, которая похитила у нее мужа.
Тяжело на душе было и у Синокими. Ведь теперь ей придется встречаться с тем самым человеком, который прислал к ней подставного жениха и сделал ее навеки несчастной… Уж лучше бы породниться с первым встречным, только не с ним!
Синокими зачала сразу после свадьбы, и ее ребенку уже исполнилось три года. Это была прелестная девочка, совсем непохожая на своего отца. Синокими думала было в порыве отчаяния постричься в монахини, но пожалела свое дитя. Крепчайшие узы - любовь к своему ребенку - привязали ее к нашему суетному миру. Она возненавидела своего мужа и так враждебно к нему относилась, что даже глуповатого хебу-но се проняло наконец, и он перестал к ней приходить.
В отличие от своих дочерей, тюнагон сразу позабыл все свои прошлые горести. Он так долго и так жестоко страдал оттого, что затмилась былая слава его имени и что люди над ним только смеются. Теперь наконец представилась возможность восстановить честь и славу своего дома. Полный радости, старик сразу же стал собираться в гости к своему новому могущественному зятю.
- Сегодня уже, к сожалению, поздно… Навещу его завтра.
Услышав эти слова, мачеха чуть не обезумела со злобы. Такая жалкая девчонка Отикубо - а так возвысилась над ее собственными дочерьми!
Саннокими и Синокими стали говорить между собой:
- Так вот почему эмон-но ками велел спросить у нас во дворе храма Киемидзу: "Хватит ли с вас этого урока?" О, если бы мы тогда сразу поняли, в чем дело! Мы избежали бы многих бед. Но нет, мы ни о чем не догадались. Служанки покинули нас не случайно - Отикубо переманила их к себе. Сколько горечи накопилось в ее сердце, если она так жестоко нас преследует!
- Так, значит, это Отикубо все время мстила нам! Нет уж, этого моя душа не стерпит. Отплачу ей той же монетой, - неистовствовала Госпожа из северных покоев.
- Что ты, что ты! - стали унимать ее дочери. - Надо забыть о прошлом. Ведь в нашем доме несколько зятьев, приходится терпеть ради них. Вспомни, как страшно избили старика тэнъяку-но сукэ, а ведь из-за чего? Все из за того же: мстили за Отикубо по приказу ее мужа, это ясно теперь. - Так толковали между собой всю ночь до рассвета жена и дочери тюнагона.

Комментарий

37 Состоялся ли уже обряд гэмпуку? - Обряд гэмпуку заключался в том, что отроку (в возрасте двенадцати - шестнадцати лет) впервые делали мужскую прическу и надевали на него шапку взрослого мужчины. С этого времени отрок считался совершеннолетним и даже получал новое имя

Глава четвертая

С того самого времени молодые супруги стали так заботиться о тюнагоне, что описать нельзя. Старик, можно сказать, не выходил от них. Братья Отикубо, старший - Кагэдзуми и младший - Сабуро, тоже охотно посещали своего знатного зятя. Вначале им было совестно, но скоро они стали чувствовать себя у него как дома, радуясь, что породнились с такой знатной семьей. Отикубо заботилась о младшем брате, как о своем родном детище, стараясь устроить его судьбу.
Однажды она сказала Кагэдзуми:
- Я хотела бы повидать также матушку и сестриц. Ведь моя родная мать умерла, когда я была еще совсем маленькой, и я полюбила Госпожу из северных покоев дочерней любовью. Мое самое горячее желание - воздать матушке за все ее заботы, но она, верно, сердится на меня… Передайте всем в доме привет от моего имени.
Вернувшись домой, Кагэдзуми сообщил матери и сестрам:
- Вот что сказала сестрица. Она заботится о нас, ее братьях, так заботится…
Госпожа из северных покоев подумала, что раз падчерица стала так богата, то, верно, говорит правду. Зачем ей кривить душой? К тому же, если бы Отикубо затаила злобу против нее, мачехи, то не стала бы так покровительствовать своим братьям. Значит, во всех гонениях на семью тюнагона был повинен муж Отикубо. Ведь не кто иной, как сам Митиери, помогал ей шить в ту злосчастную ночь. Он все слышал, он знал обо всем. Рассудив так, мачеха пересилила свой строптивый нрав, и они с Отикубо начали обмениваться ласковыми письмами.

Глава шестая

Вскоре после этого торжества Левый министр сказал своему сыну:
- Уж очень я состарился годами. Тяжело мне, помимо своей гражданской службы, нести еще и службу в гвардии, она подходит только для человека в расцвете сил. - И передал Митиери свою военную должность начальника Левой гвардии.
Кто посмел бы воспрепятствовать этому в правлении государя, исполненного благосклонности к Митиери и всем его родным?
Тюнагон всей душой радовался блистательным успехам своего зятя, но в то же время заметно было, что он угасает, и не от какого-нибудь тяжелого недуга, а от старости. Наконец тюнагон слег в постель. Отикубо глубоко опечалилась. Настало время, когда она могла порадовать старика отца, но увы! К чему все теперь?
"О, если б отец пожил еще немного! - думала она. - Я мечтала окружить его заботами, как подобает любящей дочери".
Услышав, что тюнагону в этом году должно исполниться семьдесят лет, Митиери сказал:
- Когда бы мы могли надеяться, что отец твой проживет на свете еще долгие годы и много раз встретит годовщину своего рождения, то было бы еще простительно отметить ее как обычно. Свет осудит нас за слишком частые торжества, но я все равно думаю пышно отпраздновать семидесятилетие твоего отца. Сколько раз я жестоко мучил его, а порадовал лишь один раз. Это камнем лежит на моей совести! А уж когда он умрет, то поздно будет сетовать на то, что не оказали ему должных почестей. Быть может, нам последний раз дано утешить старика, так сделаем же для этого все, что в наших силах. - И Митиери стал поспешно готовиться к новому торжеству.
Правители разных областей старались выполнить любое его желание, чтобы войти к нему в милость. Он повелел каждому из них прислать одну из вещей, потребных для празднества, и таким образом, не слишком их обременяя, без труда собрал все нужное.
Незадолго перед тем меченосец получил новое повышение по службе: он был назначен правителем области Микава. Акоги отпросилась всего на семь дней, чтобы проводить своего мужа до места новой службы.
Отикубо со своей обычной добротой и заботливостью пожаловала им много прощальных подарков: дорожные принадлежности, набор серебряных чашек, одежду и прочее.
Сейчас наступила очередь меченосца услужить своему господину. Митиери послал к нему гонца с просьбой:
- В силу такой-то причины мне требуется немного шелка.
Меченосец тотчас же отправил Митиери сто свертков белого шелка, а жена его Акоги от себя послала Отикубо двадцать свертков шелка, окрашенного соком багряника.
Позволено было созвать со всех сторон прекрасных отроков, чтобы они своими плясками веселили гостей на пиру. Золото лилось рекой, а о деньгах и говорить не приходится.
Отец Митиери спросил в недоумении:
- Зачем устраивать один за другим такие великолепные праздники? - Но потом добавил: - Впрочем, как знать, долго ли старику еще жить на свете… Чтобы порадовать тюнагона, я, в меру своих сил, позабочусь о его детях, пока он жив.
И посоветовавшись со своим сыном, взялся за хлопоты о них. Левый министр так сильно любил Митиери, что готов был ради него сделать все на свете.
Торжество в честь семидесятилетия тюнагона было назначено на одиннадцатый день одиннадцатого месяца. На этот раз Митиери пригласил всех к себе во дворец Сандзедоно. Опасаясь утомить моих читателей излишними подробностями, я опускаю их. Скажу только, что торжество это поразило всех своим великолепием.
Ширмы в пиршественном зале были украшены множеством чудесных картин. Для того чтобы читатель получил о них понятие, приведу здесь стихи, написанные на створках ширм:

Пробуждение весны
В тумане тонет рассвет.
Курятся белою дымкой
Вершины гор Есино.
Ах, верно, весна этой ночью
Пришла к нам по горной троне.

***

Второй месяц года. Облетают цветы вишни.

О вишен летучий цвет!
Забудь свой старинный обычай
Недолго радовать взор.
Отныне цвети века
Живой пример долголетья.

***

Третий месяц года. Человек срывает ветку с цветущего персикового дерева.

Волшебный персик зацвел…
Плоды бессмертья он дарит
Лишь раз в три тысячи лет.
Сорву с него ветку, украшу себя 
Хочу в долголетье сравняться с тобой!

***

Четвертый месяц года.

Как долго в ночной темноте
Твой первый негромкий крик
Я ожидал, о кукушка!
Нет, я не забылся сном,
Но вздрогнул, словно очнулся.

***

Пятый месяц года48. Кукушка кричит перед домом, кровля которого украшена цветущим ирисом.

Скажи мне, кукушка, зачем
Так звонко кричишь ты в ночной темноте?
Или заметила ты,
Что ирисом край этой кровли увит
И, значит, праздник настал?

***

Шестой месяц года49. Очищение от грехов.

Как чиста стремнина реки
В день омовения от грехов,
Прозрачна до самого дна.
Словно в ясном зеркале, в лоне вод
Бессмертный образ твой50 отражен.

***

Седьмой месяц года51. Праздник звезд Волопаса и Ткачихи.

О ты, Небесная река,
Сияющая в звездном небе,
Где нет и тени облаков!
Сейчас челнок свой Волопас
Через тебя, наверно, правит.

***

Восьмой месяц года. Служащие императорской канцелярии выкапывают цветы на поле Сага, чтобы пересадить их в свои сады.

Спешит толпа на поле Сага,
Чтоб с корнем выкопать цветы.
Не плачь, цветок оминаэси,
Родную землю покидая,
Напрасным страхом не томись.

***

Девятый месяц года. Дом, возле которого во множестве цветут белые хризантемы.

"Ах, раньше времени выпал
В этом году первый снег!"
Так, верно, думают люди,
Приметив возле плетня
Белые хризантемы

***

Десятый месяц года. Путник, идущий по горной тропе, остановился и смотрит, как облетают алые листья клена.

Поздней осенней порою
Облетают на горном пути
Алые листья клена…
Я готов об их красоте52
Говорить до скончания века!

***

Двенадцатый месяц года. Женщина печально смотрит из окна дома на дорогу, тонущую в глубоком снегу.

Как густо сыплет снег,
Высокие сугробы наметая!
Заносит все пути
Ах, верно, в горную деревню
Уж не придет никто!

Дорожный посох

Молился я, срезая этот посох,
Чтоб на "Холме восьми десятилетий"
Тебе опорой он служил
Так пусть же он дойти тебе поможет
До высочайшей из вершин
Было устроено катанье по зеркальной глади большого, озера на лодках, носы которых были украшены резными изображениями дракона и сказочной водяной птицы. На лодках сидели музыканты, увеселяя слух своей музыкой. Высших сановников и придворных собралось столько, что не для всех нашлось место.
Сам Левый министр почтил праздник своим присутствием и пожаловал гостям бесчисленные подарки. От государыни, старшей сестры Митиери, тоже были присланы дары: десять платьев, а от куродо, мужа второй сестры, роскошные одежды и еще много других ценных вещей. Все придворные дамы из свиты императрицы и другие дворцовые прислужницы явились в Сандзедоно полюбоваться великолепным зрелищем.
Болезнь, казалось, оставила старика тюнагона, так он был счастлив.
Празднество длилось несколько дней. Когда же поздно вечером оно закончилось, все гости разошлись, и не было среди них ни одного, кто не получил бы в подарок нарядную одежду. А особам высокого ранга преподнесли еще и другие дары.
Левый министр подарил старику двух отличных коней и две прославленные на весь свет старинные цитры. А людям из свиты тюнагона пожаловал, каждому соответственно его званию, либо одежду, либо сверток шелковой ткани.
Погостив несколько дней во дворце Сандзедоно, тюнагон Минамото воротился к себе домой со всей своей семьею.
Отикубо была полна признательности к своему мужу за то, что он доставил столько радости ее старику отцу.
Митиери тоже был очень доволен успехом своего замысла.

Комментарии

48 Пятый месяц года - В пятый день пятого месяца года справляли сезонный праздник Танго (ныне праздник мальчиков). Края кровли с магической целью украшали ирисом

49 Шестой месяц года - В этот месяц справляли синтоистский обряд очищения от грехов, омывая себя водой реки

50 Бессмертный образ твой… - пожелание долголетия тому, к кому адресовано стихотворение

51 Седьмой месяц года - седьмого числа седьмого месяца в Японии справлялся праздник Встречи двух звезд (Танабата). Согласно легенде, две звезды Волопас и Ткачиха (Вега и Алтаир), разделенные Небесной рекой (Млечным Путем), в эту ночь встречаются друг с другом единственный раз в году

52 Я готов об их красоте… - По недосмотру переписчика, танки десятого и одиннадцатого месяцев соединены в одну

Глава вторая

Во время новогоднего производства в чины и звания отец Митиери удостоился высшей милости, он был назначен Главным министром, а Митиери стал вместо него Левым министром.
Муж Наканокими был очень беден, он обратился за покровительством к Отикубо и получил доходную должность правителя области Мино.
Срок службы Кагэдзуми в провинции уже истек, но благодаря заступничеству сестры он без труда получил новый пост правителя области Харима под тем предлогом, что очень хорошо исполнял свою прежнюю должность. Сабуро тоже не был забыт: ему дали звание начальника гвардии.
Братья собрались у своей матери и с радостью стали говорить о том, какими милостями осыпала их Отикубо и как с ее помощью они возвысились в свете.
- Ну как, матушка, вы опять будете повторять, что ничем не обязаны своей падчерице? Хоть теперь-то вы перестанете болтать про нее все, что в голову взбредет? - говорили, посмеиваясь, братья.
Чувствуя правоту их слов, Китаноката наконец "обломала рога своего сердца". В самом деле, вся семья ее вдруг оказалась в большом фаворе.
Многие даже стали роптать:
- В этом году счастье улыбнулось только одной семье. Лишь сыновья и зятья покойного дайнагона Минамото удостоились наград… Другие ничего не получили.
Митиери не обращал внимания на подобные пересуды. Вся полнота власти в стране была сосредоточена, по существу, в его руках. Даже Главный министр не предпринимал ни одного государственного дела, не посоветовавшись сперва со своим сыном. Если сын говорил ему: "Такая-то и такая мера никуда не годится", - то Главный министр немедленно отказывался от нее, не считаясь с собственным мнением. И наоборот, если ему что-нибудь было не по душе, но Митиери упорно советовал это, то главный министр всегда уступал ему. Поэтому производство в чины, от самых высших вплоть до самых низших, зависело только от доброй воли одного Митиери.
Как родной дядя императора, он пользовался его особой милостью, блистал талантами и, несмотря на свои юные годы, уже носил высокий чин Левого министра. Кто в стране посмел бы противиться его воле? Главный министр до такой степени попал во власть своей безграничной любви к сыну, что даже испытывал перед ним робость. Отец и сын словно поменялись местами. В свете быстро это заметили.
- Лучше идти с просьбой к Левому министру, чем к его отцу. От сына скорее добьешься толку, - говорили люди.
Все, кто только хотел испросить какой-нибудь милости, обращались именно к Митиери, и в доме его всегда толклось много посетителей.
Когда муж Наканокими собрался ехать к месту своей новой службы, Отикубо послала ему много прощальных подарков. Сам Митиери тоже особенно благоволил к этому родственнику своей жены, потому что, в бытность свою управителем в Сандзедоно, он лучше всех других исправлял свою должность. Пожаловав ему на прощанье коня с седлом, Митиери напутствовал его такими словами:
- Я оказал вам покровительство, потому что жена моя замолвила за вас словечко. Постарайтесь же на новом месте оправдать мое доверие к вам. Если до меня дойдут слухи, что вы нерадиво относитесь к своим обязанностям, то больше ничего от меня не ждите.
Муж Наканокими почтительно выслушал это напутствие, радуясь тому, что судьба послала ему такого влиятельного покровителя. Вернувшись домой, он сказал жене:
- На прощание господин Левый министр наказал мне ревностно исполнять мою службу. Вся наша судьба зависит только от его милостей…
Наканокими разделяла радость мужа. Митиери не забыл и о прочих сестрах.
- Как бы мне хотелось найти хороших мужей для Саннокими и Синокими! - все время повторял он. - Но сколько я ни ищу, подходящих не находится…
Китаноката с дочерьми получили от него столько летних и зимних платьев, сколько и при жизни дайнагона у них никогда не было. Даже вечно всем недовольной мачехе не на что было жаловаться.
Отикубо родила мужу несколько сыновей. Не буду описывать, как радовались родители, когда наступало время надеть на одного из них в первый раз хакама56.
Старший сын Таро57 был не по летам рослым и умным мальчиком. Как только ему исполнилось десять лет, Митиери подумал, что, пожалуй, он и в императорском дворце не посрамит себя, и включил его в число отроков, приучавшихся к дворцовой службе в свите наследника престола.
Мальчик уже умел читать трудные китайские книги, и был очень даровит от природы. Юный император заметил его и сделал товарищем своих забав. Он так полюбил мальчика, что когда играл на многоствольной флейте, то и его учил этому искусству.
По всем этим причинам Митиери любил старшего сына больше всех остальных своих детей.
Второму его сыну Дзиро, который рос в доме своего деда - Главного министра, исполнилось к этому времени девять лет. Он по-детски позавидовал успехам своего брата.
- Я тоже хочу идти служить во дворец.
Дед души не чаял в мальчике.
- Что же ты до сих пор молчал? - воскликнул он и тотчас же определил внука во дворец.
- Не рано ли? Дзиро еще так мал, - с сомнением сказал Митиери.
- Ничего подобного. Он куда смышленей старшего, - упорствовал дед. Митиери посмеялся над его горячностью и не стал спорить.
Деду этого показалось мало. Он отправился к самому императору.
- Прошу для моего второго внука вашей особой благосклонности. Этот мальчик для меня дороже зеницы ока. Он будет служить вам лучше своего брата, - стал просить Главный министр императора.
И дома тоже старик повторял:
- Считайте Дзиро старшим из моих внуков. Поэтому мальчику дали в семье шутливую кличку: "Младший Таро".
Старшей девочке исполнилось восемь лет. Она отличалась такой восхитительной красотой, что родители берегли ее, как величайшую драгоценность.
Были в семье и еще двое детей: девочка шести лет и мальчик четырех лет. Вскоре ожидалось и еще одно счастливое событие. Не удивительно, что Митиери так любил свою жену, подарившую ему столько прелестных детей.
В том же году старику - Главному министру - исполнилось шестьдесят лет. Митиери устроил по этому случаю великолепный пир в самом новом вкусе. Предоставляю это воображению читателей.
Оба старших внука приняли участие в плясках. Ни один из них не уступал другому в искусстве танца, и дед любовался на них, проливая слезы радости.
Все хвалили Митиери за то, что он не пропустил случая почтить, как должно, своего отца. Добрая слава о нем еще более возросла.

Комментарии

56 …когда наступало время надеть на одного из них в первый раз хакама - Согласно старинному обряду, на мальчика в первый раз надевали шаровары хакама, когда ему исполнялось три года (или, в более позднюю эпоху, пять - семь лет)

57 Таро - Имя Таро, по японскому обычаю, дается старшему сыну, имя Дзиро - второму